М-да. Все здесь лакомились на свежем воздухе. И выглядели более или менее по-человечески. Одни — люди как люди, другие — ящероватые, вроде меня. Кто в одежде, кто нагишом, и, похоже, никого не волновали чужие предпочтения. Пожилой чешуйчатый челоящер с бисеринками глаз, которого сопровождала роскошная блондинка в старинной, середины двадцатого века, мешковатой робе с чужого плеча, конечно же, не привлек внимания. Между отдыхающими кое-где попадались девчушки — маленькие, похожие на мальчиков, странно одинаковые.
Уже в городе, шагая по длинному, широкому проспекту, я сказал:
— Здесь чертовски тихо.
Слабо посвистывает, огибая углы зданий, свежий ветерок. Клейко прошуршат по мостовой пружинящие шины случайного автомобиля. Однако не слышно ни рычания двигателей, ни жужжания электромоторов, как у гибридов начала двадцать первого века, ни лязга поршней пневматики, как в более поздних моделях.
Шаркают ноги сотен людей, идущих по той же улице. Изредка кто-нибудь чихнет или высморкается.
Я спросил:
— Почему все молчат?
Одна из мальчикодевочек рядом со мной немедленно обернулась, окинула меня странным взглядом, отвернулась к такой же девчушке и пожала плечами; обе прыснули, с веселым изумлением переглянулись и пошли дальше.
Оддни сказала:
— Максимально усиливая сигнал, мне удается перехватывать значительную часть радиообмена, но ничего, что я могла бы дешифровать. — Быстрый затравленный взгляд. — От этого я еще острее чувствую свою… потерянность.
Там, в нашей реальности, у нее было хоть одно утешение — постоянная связь с Ильвой. Обещание вечности в грядущем мире, пусть жизнь Оддни мало отличалась от жизни механического приспособления, устройства для вычерчивания проекций бытия мертвой особы, которой хотелось видеть свою дублершу преимущественно моей постельной игрушкой.
Оддни зримо стряхнула неведомые мне чувства и сказала:
— Не знаю, по чистому везению или нет, но мы, кажется, попали в какую-то разновидность эры Челоматов. Если и существует вероятностная нить, где мы могли бы отыскать помощь, это она.
Везение? Чертовски сомнительно!
Но я сказал:
— Возможно… У меня кишки свело. Давай посмотрим, нельзя ли где перекусить.
Мы двинулись дальше, и в зловещем молчании масс я начал приглядываться к макушкам горожан, гадая, не увижу ли рано или поздно какие-нибудь золотистые щупики.
Опознать ресторан удалось без особых усилий. Перед ним на тротуаре стояли кофейные столики, распахнутую дверь перегораживала завеса мерцания, давшего о себе знать, когда мы прошли насквозь, лишь эфемерным покалыванием.
Я помнил это из миллиона книжек. Силовое поле. Воспетый старой фантастикой великий технологический прорыв из тех, которым вещественный мир отказал в праве на существование ввиду их умозрительности. Что есть силовое поле, в конце-то концов? Межмолекулярные или межатомные взаимодействия внутри материи, сохраненные в отсутствие материи?
Миллион раз самопровозглашенные гении с презрением объясняли мне, почему это возможно, вы поймите, только… правильно. Никаких треклятых силовых полей в треклятом реальном мире, присно и вовеки.
В ресторанчике мы постояли и подождали, наблюдая, как люди за столиками безмолвно общаются за трапезой. Ладно: ножи, вилки, ложки — стало быть, едят здесь, обходясь без телекинеза. Однако ни официантов, ни роботов, ни маленьких подъемников, которые доставляли бы заказ прямо из столешницы. Просто кто-то уходил, кто-то приходил, а стоило на секунду отвлечься, и они уже потребляли другую пищу из другой посуды.
Телепортация?
Хорошо бы увидеть, по крайней мере, как тарелка с объедками исчезает, уступая место дымящимся горкам новой еды. Значит… что? Какая-то разновидность эффекта наблюдателя, местный антропный принцип? «Пока я смотрю, ничего произойти не может»?
Я скосил глаза на Оддни: не заметила ли она чего-нибудь необычного? Нет? Я вздохнул и сказал:
— Чувствую себя кроманьонцем в «Макдональдсе».
Она взглянула на меня и улыбнулась:
— Тогда кто я, неандерталец?
Опять продолжительный осмотр зала, полного едоков.
— Надо думать, братцы ящеры — это Челоматы, а девочки-худышки — первые Бессмертные, но немало и нормальных людей. Если бы только кто-нибудь что-нибудь сказал… — Дудки. За столиками ели, жестикулировали, строили выразительные мины. Но челюстями двигали, исключительно чтобы жевать. — Обыкновенное радио, верно?
Она кивнула.
— Скорее всего. Думаю, умей они читать мысли, надобность в языке тела отпала бы.
— Итак, у всех тут мозги подключены к единой информационной сети. — В мире, который мы покинули, произошло почти то же: виртуальная реальность на Земле развивалась и совершенствовалась, и чем изощреннее становились технологии, тем безнадежнее отставал прежний интернет. Позволить себе вживление могли немногие, но нейроиндукционные обручи на головах стали обыденностью почти повсеместно.
Оддни сказала:
— Логично. Я очень старалась дешифровать поток сигналов, которые удается засечь. Бесполезно. Слишком многое изменилось.
И никак не определить, сколько конформных лет отделяет нас от того дня, когда мы спустились в атмосферу Урана. Что до лет вероятностных… Бог знает. Наверное, он один. Разве еще калдан? Вряд ли. Я бы сказал, он сел в калошу. Отсек себя вместо нас.
— Ты пробовала вещать по их сети?
Медленный кивок.
— Если я для них хотя бы треск помех, определить это невозможно. Обычным разговором мы добьемся большего. — Беглые взгляды из всех концов зала, неодобрение. — Думаю, говорить вслух на людях считается здесь… дурным тоном.
Как ковырять в носу или почесываться?
— Давай подберемся к только что накрытому столику и отоваримся. Что скажешь?
Она ухмыльнулась.
— А вдруг нас арестуют?
Тут пятачок воздуха между нами сделался стеклянистым, и в нем развернулось знакомое изображение Ильвы Йоханссен.
— Наконец-то, — сказала она с видимым облегчением!
Повсюду вокруг нас едоки в смятении вскакивали из-за столиков и устремлялись к двери, внезапно позабыв про тарелки, от которых валил пар. Удивительно? Теперь уже не знаю. Я вздохнул.
— Похоже, это единственный способ пообедать.
Я уселся за ближайший освободившийся столик и окинул взглядом миски и тарелки с непонятной размазней и… рисом? Восточная кухня? Эта пакость — шаурма?
Оддни села напротив меня, однако смотрела только на изображение своего истинного «я». Этакое набожное восхищение с примесью… не знаю. Сожаления?
Ильва рассмеялась и, глядя на свое блудное дубль-тело, сказала:
— Вижу, вижу, по-прежнему молодцом. Прости, родная, восстановить связь и провести наложение текущих данных я не могу. Технологии изменились слишком сильно.
Оддни не поднимала глаз, но… что это, робкий лучик надежды? Какой, черт побери, надежды —
