Отлично чувствовать себя свободным после трудного экзамена, когда кажется: сотню километров шел с грузом на плечах, тропа круто поднималась в гору, но все же ты взобрался на вершину, и там открылся светоносный, вольный простор; груз сброшен, впереди несколько часов счастливого, без забот времени! Тогда особенно хочется, фыркая, смеясь от удовольствия, постоять минут десять под прохладным душем, с чувством беспечной облегченности сыграть в волейбол или же независимо потолкаться в шумной курилке среди еще не сдавших экзамена.
Да, артиллерия сдана, и все оказалось не таким сложным, как могло быть, и вообще — жизнь, лето и солнце прекрасны, девушки красивы, майор Красноселов снисходительно-мягок, Градусов полон отеческой доброты. Поэтому Гребнин, шагая по коридору, попробовал сначала запеть, потом захотелось разбежаться и подпрыгнуть, качнуть люстру, чтобы тоненькие сосульки хрустально зазвенели: «Четыре, четыре».
Возле каптерки он встретил официантку из курсантской столовой, молоденькую, статную Марусю — она, дробно перестукивая каблуками, несла поднос, накрытый салфеткой. Гребнин догнал ее и пропел:
— В этом доме, Маруся, в этом доме, Маруся…
— Видать, Сашенька, сдал, ежели песенки запел?
— Кто сказал, что нет? — Он очень деликатно попытался обнять ее за плечи. — Марусенок, в воскресенье беру увольнительную и в восемь ноль-ноль, как всегда!
— Еще не раздумал, офицер, с подавальщицей на танцы ходить? — спросила Маруся дерзко. — Или одни слова?
— Чтобы мне вверх ногами перевернуться, Марусечка! Слово разведчика — закон!
И он гибко встал на руки, пошел по коридору вверх ногами, рассыпая за собой содержимое карманов.
— И-и, офицер! На голове ходит! — прыснула Маруся. — Карманы-то держи!
В кубрике никого не было. Дневальный, облокотись на тумбочку, с грустным выражением читал устав.
— Дневальный! — заорал Гребнин. — Почему никого в подразделении? Что за беспорядок? Где люди?
— Слушай, Саша, — скучно пробормотал дневальный, — в вашем взводе есть Дроздов?
— Экая, брат, необразованность.
— Слушай, не в службу, а в дружбу. Найди его и скажи: звонили из штаба училища. Приказано зайти в шестнадцать ноль-ноль к помдежу. Немедленно!
5
В это время в спортивном зале, за учебным корпусом, туго стучали боксерские перчатки. В конце месяца ожидалось первое соревнование на гарнизонное первенство, и пары тренировались даже в перерывах между экзаменами.
Когда утомленный всем этим утром Алексей вошел в спортивный зал, под шведской лестницей сидел Борис, уже без гимнастерки, с оживленным лицом; узкие его глаза светились весело.
— Алеша, поздравляю с пятеркой! Говорят, ты устроил фейерверк? Верно это?
— Фейерверка не было, — сказал Алексей. — По крайней мере, я не заметил.
— Не скромничай же, — Борис встал, с несколько капризной гримасой положил руку ему на плечо. — Молодец — и все. Ведь я тебя люблю, Алешка!
— И я тебя, — полушутливо сказал Алексей, — и сам не знаю за что. Ты с Толькой сегодня?
— С ним. Серьезный противник. Ты посмотри на него — Джо Луис, а?
В спортивном зале сейчас собирались курсанты из всех батарей, стоял шум; перчатки глухо, плотно ударяли в грушу; в стороне от ринга Луц в майке, в широких трусах прыгал через веревочку — тренировал ноги; возле вешалки раздевался Витя Зимин; сняв гимнастерку, стыдливо шевелил голыми плечами, а поодаль Дроздов, подаваясь вперед, наносил удары по груше, мускулы упруго играли на его спине. Борис, не без ревнивого интереса наблюдая за ним, сказал утвердительно:
— Да, у Тольки великолепный прямой, видишь?
Перестав прыгать через веревочку, Луц, отдуваясь, показал на свои бицепсы, прокричал на весь зал Борису:
— Побоксируем, чемпион? Получишь нокаут!
— У тебя слишком узкая грудная клетка, — добродушно ответил Борис. — Я не убийца слабосильных, Миша.
В эту минуту подошел высокий рыжий спортсмен, батарейный тренер, с секундомером в руках, придирчиво оглядел Бориса с ног до головы, спросил:
— Как настроение?
— Как всегда, маэстро! — охотно ответил Борис и задвигался, разминая ноги. — Я готов.
— На ринг!..
— Веселое дело, — войдя в зал, сказал Гребнин и втиснулся в толпу курсантов, тесно обступивших ринг, пытаясь через головы увидеть боксирующих.
Дроздов уходил в защиту. Несведущему в боксе Гребнину показалось, что Борис избивает его, мощно и уверенно наступая, слегка нагнув голову, собрав корпус, мускулы бугрились при быстром движении его рук. И в его смуглом, разгоряченном лице, в жесткой прядке волос, взлетавшей при каждом ударе, было что-то упорно беспощадное. Дроздов, уходя в защиту, короткими ударами отбивал этот натиск, видимо стараясь не вступать в близкий бой, но Борис, наверно, терял нужные ему минуты и, вдруг сделав боковое движение и мгновенно разогнув руку, справа нанес неумолимо резкий удар, голова Дроздова откинулась.
— Братцы, это ж избиение! — закричал Гребнин. — Куда смотрит судья?..
А Дроздов упал спиной на канаты, прикрыв грудь перчатками, потом опустился на одно колено, обмяк, лег на бок, щекой к полу; Борис стоял перед ним, тяжело дыша.
— Раз, два, три, четыре… — отсчитывал рыжий судья, отмахивая рукой, глядя на Дроздова остри и ждуще, — пять…
— Дроздо-ов! Толя-а! — заревел кто-то диким голосом. — Встать! Встать!
— Семь… — отсчитал судья.
— Дроздо-ов! О-ох!.. — прокатилось по залу, и раздались громкие хлопки.
Было удивительно, что на восьмом счете Дроздов медленно поднялся, левой перчаткой откинул волосы с виска и сделал два шага вперед, взглянув на Бориса упрямо и серьезно. Тот, со всхлипом переводя дыхание, ждал, покачиваясь от нетерпения. Он никак не мог отдышаться. Он старался улыбнуться, выказывая каучуковую накладку на зубах.
Всем телом собираясь к атаке, гибко нырнув, нанося почти незаметные удары, Дроздов заставил его отступить на несколько шагов назад и сейчас же снова нанес удар левой рукой. Это была великолепная серия. Зал охнул от неожиданности. Борис, изумленно вскинув брови, прикрылся, не сводя испытующего взгляда с лица Дроздова, осторожно отходил в угол, с ожесточением защищаясь, — он, очевидно, не ожидал этой атаки. Обливаясь потом, он жадно заглатывал воздух.
В зале тишина.
После одного удара Борис упал спиной на канаты, но тут же пружинисто вскочил на ноги и стоял оглушенный, ожидая следующего удара. Дроздов сделал движение к противнику. Борис закрылся перчаткой. Внезапно лицо его приняло какое-то новое выражение, взгляд остановился, как припаянный, на белой, незагорелой полоске ниже груди Дроздова, и губы сжались.
В зале закричали, засвистели, возник шум. Гребнин ничего не понял — впереди подпрыгнули сразу несколько человек и головами загородили Дроздова и Бориса. Когда же Гребнин протиснулся к самой площадке, то увидел: оба они сидели на стульях в разных концах ринга, и Борис, откинувшись, потирая
