Несколько недель потребовалось на то, чтобы создать новое, тщательно защищенное хранилище для массивов. Я аккуратно перенес их, подключил, синхронизировал и подвел три резервных кабеля от реакторов, работавших на антиматерии.
Если с обсерваторией что-то случится, я не хочу разделить судьбу своего старого друга, павшего жертвой лоботомии.
Инструкции оказались очень простыми. Сам прибор напоминал томограф, опускающийся на голову, как сушилка. Процесс записи представлял собой дорогу в один конец. Он занимал целые дни и велся с такой интенсивностью, что нейронные связи разрушались сразу же после копирования. Стоит начать сканирование — и возврата не будет. Поскольку воспользоваться чьей-нибудь помощью я не мог, а сам никогда еще не проводил подобных операций, тело мое в итоге вполне могло превратиться в кусок мяса, в то время как разум оказался заперт в компьютере. Поэтому я тщательно подготовился. На случай, если эксперимент все-таки завершится плачевно, я заранее проложил курс и ввел его в навигационную систему. Пусть хотя бы мои останки получат крошечный шанс добраться до места, коль скоро мне удалось улететь так далеко от Земли. Затем я подключил систему жизнеобеспечения к записывающему устройству, чтобы содержимое обсерватории постепенно заморозилось в случае неудачи.
Мозг мой к тому времени уже в любом случае опустеет, но не хотелось бы, чтобы тело при этом медленно сгнило на кушетке.
Закончив с приготовлениями, я сел и стал обдумывать свои последние слова. За всю свою жизнь я ни разу еще не задумывался о том, что стоило оставить после себя. Всегда получалось так, что кто-то другой оставлял что-нибудь для меня, а мне приходилось подбирать эти кусочки и двигаться дальше. Поэтому я сидел перед компьютером, занеся палец над кнопкой, и злился на самого себя за полное отсутствие хоть каких-нибудь слов.
Спустя десять минут я все же запустил запись и заговорил на транскоме, чтобы люди, которым, возможно, доведется посмотреть сообщение, смогли меня понять:
— Меня зовут Мирослав Яровски. Возможно, я единственный, выживший после уничтожения Земли. Если вы смотрите эту запись, значит, я уже мертв. Если вас это не слишком затруднит, я бы хотел, чтобы вы поместили где-нибудь мемориальную табличку с моим именем и именами членов моей семьи.
Я медленно повторил полные имена сестры, матери, отца, а также бабушки с дедушкой и еще нескольких членов семьи, которые еще оставались в живых в тот момент, когда бомбы из антиматерии начали выжигать Землю. Я решил, что добавить их в список — хорошая идея, ведь все мы жертвы, и мне хотелось бы оставить воспоминания о наших жизнях хоть в чьей-нибудь памяти.
— Дальнейшее меня не особенно интересует. Тэбита и Говард Маршалл находятся в склепе на другом конце обсерватории, и им, думаю, стоит остаться там. Моим телом, равно как и всей станцией, вы можете распорядиться так, как сочтете нужным. Конец.
Я нажал на «стоп», проверил результаты копирования файла по бестолково организованной сети, затем встал и отправился в комнату записи. Там осторожно закрыл дверь, поставил себе капельницу — перспектива смерти от обезвоживания до окончания процесса меня не прельщала — и опустился на кушетку.
«Корона» — так я назвал про себя это устройство — висела в нескольких сантиметрах над моей головой. Активатор я отсоединил, подключил к кабелю и теперь держал в руке.
Подумав о Говарде, который когда-то прошел через это, и о Тэб, когда она наблюдала за ним, я сглотнул и нажал кнопку.
Вселенная растворилась в водовороте цвета и звуков.
Вряд ли я бы сумел подготовиться к тому, что случилось потом.
Я купался в бескрайнем море хаотических образов. Звуки прокатывались эхом в моем сознании. Затем все это неожиданно сменилось холодной и вполне материальной реальностью. Вот только обсерватория теперь воспринималась пятью десятками разных глаз и ушей, а моргнуть или отключить входной сигнал не получалось. Я закричал, но сделалось только хуже, потому что звук, вырвавшийся из пятидесяти динамиков, вызвал перегрузку моих же пятидесяти микрофонов. В результате чудовищный визг впился в мое сознание, как приступ мигрени.
Спас меня Говард — вернее, его воспоминания.
Надеясь связаться с остатками его разума, я подключил уцелевшие массивы дополнительным кластером к тем, что использовал для себя. Запаниковав, я неосознанно бросился к нему и тут же получил порцию нужной информации. Разум вернулся в норму, поле зрения сузилось до одной камеры, а способность слышать — до одного-единственного монотонного голоса:
— Доступ разрешен, Мирек. Жду дальнейших инструкций.
Система знала мое имя.
У меня получилось.
Вот только особой радости я не испытал. Конечно, я понимал, что должен чувствовать облегчение. Но теплое ощущение триумфа, удовлетворения, свойственное людям, исчезло. Остались лишь стремительные чистые мысли — и головокружительные возможности. Любые вычисления теперь в моей власти. Стоит лишь сформулировать задачу, как ответ тут же возникнет в сознании. Память оказалась столь же стремительной — теперь, когда в системе появилась надежная церебральная матрица, данные Говарда объединились с моими.
За пару минут я выстроил сеть и протестировал все уцелевшие системы обсерватории.
И сразу же осознал, насколько неуклюжими выглядели мои прежние попытки управиться с ними. Общая эффективность упала до сорока двух процентов, а количество желтых, оранжевых и красных узлов перевалило за сотни. Продолжая сканирование и расстановку приоритетов, я в то же время получал данные из массивов Говарда. Едва подумав о решении какой-нибудь проблемы, я тут же видел ответ, как будто находил его уже сотни раз.
Хотя присутствие Говарда и ощущалось (как слабое послевкусие), я понимал: его уже не вернуть. Мысленно поблагодарив своего спасителя в сотый раз, я продолжил путешествие.
У помещенного в компьютер разума есть одно преимущество: можно заставить время двигаться с нужной тебе скоростью. Недели и месяцы казались мгновениями, пока я чинил реакторы и составлял расписание расхода топлива, постепенно ускорялся и в то же время следил, чтобы оставшихся ресурсов хватило для торможения. Не имея ни малейшего представления о том, что ждет меня в конце пути, я все же считал дурным тоном пронестись мимо Бродяг, как прицеп, скатившийся с крутого холма.
Направив передатчики вперед, я предварил свое появление многочисленными приветствиями.
Хотя маяк и выглядел обнадеживающе, я, конечно же, понимал, что он может оказаться лишь артефактом, пережившим Бродяг. К счастью, мой компьютерный разум не мог испугаться по-настоящему. Столь сильные эмоции теперь доходили до меня будто бы с опозданием. Осмысливая страх, я воспринимал его лишь как далекое, никак не мешающее моей задаче и не подтачивающее моей решимости прошлое.
О конечном пункте моего путешествия я пытался не думать. Что толку Бродягам от моего компьютерного сознания? Вряд ли мне удастся вернуться в свою прежнюю голову. Впрочем, желание это ослабевало с каждым днем. Новые возможности затягивали, как наркотик, и через пару лет уже стало казаться, что возвращение к одному-единственному набору глаз и ушей вызовет лишь сводящую с ума клаустрофобию.
Микрометеоритный шторм лишил обсерваторию главного телескопа, поэтому, когда мои процессоры простаивали, я сканировал узкий отрезок пояса Койпера, по которому пролетал.
Хотя многие люди и считали даже на протяжении двадцать второго столетия эту часть космоса абсолютно пустой, я обнаружил огромное количество осколков. Гипотеза Бродяг подтверждалась: похоже, меня окружали следы былых катастроф, погубивших планеты Солнечной системы. О причинах этих давних событий оставалось только гадать: ими могли стать и кометы, и сильные вспышки на Солнце, и коллективная глупость человечества.
Потеряться на просторах пояса Койпера не составляло труда. Я чувствовал себя отшельником, выискивающим необходимые для выживания ресурсы и сторонящимся других людей.
Со временем я нашел еще два маяка — они передавали сообщения, аналогичные первому.
Оставшееся в моем распоряжении количество антиматерии перевалило за точку невозвращения, но
