распространяет вокруг этот человеконенавистнический угар?.. Кто он?..»
Но, как ни удивительно, не почувствовал к нему неприязни, скорее увидел в этом угловатом, неповоротливом «боевике» обиженного человека. Пусть не сейчас, не сегодня, думал Дудник, но настанет такой день, когда этот блудный сын поймет, что он ошибался, и пойдет праведным, честным путем. Поймет… Он и разговаривает как-то виновато — так, словно что-то скрывает… Это точно!
Михаил Семенович отвернулся от окна и от неожиданности застыл: на стене возле печи темнело большое пятно крови. Кто-то пытался его соскоблить, но оно так и осталось темным пятном. Вокруг пятна были рассеяны небольшие, тоже темные, кровавые пятнышки. Чья жизнь оборвалась в этой крестьянской хате? Какими были те последние слова, те невинные вопли? Где-то же они есть, они не могли исчезнуть бесследно, они впитались в стены, в окна, в двери, чтобы, когда придут сюда люди, их услышали — и отомстили.
Дудник почувствовал, что под шляпой зашевелились волосы, потому что в хате вроде бы действительно кто-то закричал — надрывно, со смертельной тоской в голосе. Вдруг тот крик оборвался, лишь стон еще сползал тихо и безнадежно по стенам на пол, становясь все слабее и слабее…
Ой вытер ладонью лоб и присел на кровать: спокойствие, прежде всего спокойствие… ты первый из тех, кто пришел мстить, поэтому пока не нервничай, не обнаруживай пока своей ненависти к убийцам. Это твой долг, это приказ!..
Зашел Гнида. Заснеженный, раскрасневшийся, он бросил к печи охапку дров и сказал:
— Света божьего не видать, и когда оно прекратится?
Он говорил будто сам с собой, но снова Дудник уловил в его голосе тревожные нотки: что меня ждет, как мне жить дальше? Не снимая с груди автомат, Гнида стал накладывать в печь дрова, деловито кряхтя и посапывая. Вдруг он обернулся от печи и сказал:
— А с едой-то у нас нынче не очень…
И снова виноватый тон, такая же виноватая улыбка: хозяин принимает гостей — не иначе! И Дудник также улыбнулся:
— Как-нибудь переживу, хотя бы не держали меня здесь долго.
— У нас быстро не бывает, — сказал Гнида и, будто опомнившись, поспешно добавил:
— Должны быть бдительными, в противном случае — нас не будет. На этом лишь и держимся, такова, как видите, жизнь. Мне, видите, еще повезло, а хлопцы сейчас по лесам, не сладко им нынче, такие морозы…
— Не сладко, — согласился Дудник.
Ободренный разговором, Гнида сказал:
— Живешь надеждой, что долго так не будет…
Наконец дрова в печи разгорелись, и он начал стелить кровать: вспушил на ней сено, прикрыл старым потертым одеялом. Подушки не было, и он сложил вдвое, шерстью наружу, кожух. Еще один бросил на кровать — накрыться.
За окном стали сгущаться сумерки — как-то быстро и неожиданно, и через несколько минут в хате потемнело. Лишь светились удивленные темно-синие глаза стекол, а где-то за ними, отчаянно плакала вьюга…
Уснул Михаил Семенович сразу и крепко. Но разведчик в нем не спал.
…Прошел день, второй, да и четвертый, но его, Дудника, никто не вызывал, никто с ним не говорил. Разве что Гнида: принесет пищу, или заберет пустую посуду, или затопит печь. А все остальные — словно вымерли. И лишь тогда, когда выходил на двор, чувствовал, что за ним следят, не сводят с него глаз. В конце концов, чего-то иного Дудник и не ожидал — не в гости же ехал! А мозг его не прекращал работу даже во сне. Да, эта хата — обыкновенное место для явок, ее отвели для встречи с ним, а «проводников», тех, кому нужны документы, здесь нет. Собственно, только они его и интересуют: он должен иметь их фотокарточки. Нельзя допустить, чтобы тот, кто натворил столько зла, исчез бесследно. Пока не поздно, их нужно найти, обезвредить, и весь успех задуманной операции будет зависеть от того, пройдет ли он, Дудник, эсбистскую проверку. А в том, что его проверяют, сомнений нет, ибо зачем тем четверым столько дней здесь сидеть да и его держать!
На четвертый день вечером Гнида задержался в комнате дольше, чем обычно. Затопил печь, поправил постель, начал подметать пол. Дудник заподозрил, что Гниде хочется поговорить. Это было видно и по его частым неожиданным взглядам. Наконец не выдержал:
— Завтра тебя Помста вызовет.
— А ты откуда знаешь? — встревожился Михаил Семенович, хотя виду не подал. А Гнида продолжал:
— Слышал я, что Помста сказал Зрубу: «Возвратились, — говорит, — наши хлопцы».
— А Помста… это кто? — с притворным безразличием спросил Дудник, зевая при этом. Гнида испуганно обернулся к нему:
— Ох, не доведи господь его узнать! — и он перешел на шепот: — Видел на стене кровь? Это Помста… ребенку голову размозжил, ударив его о стену на глазах у матери… а ее вон там, — показал на лес… — Все его знают — и мертвые, и живые, лишь ты, вижу, не знаешь… — После небольшой паузы он перевел разговор на другую тему: — Слушай, а советы расстреливают?
Конечно, этот вопрос — не коварство врага: глаза Гниды, его небритое лицо выражали страх и надежду, но что можно ответить в таком случае, и имеет ли право он, Дудник, ответить так, как ему хотелось бы, как ему подсказывает совесть? В данной обстановке он далек от политики, и любое искреннее, но неосторожное слово может оказаться роковым — ведь и стены подслушивают.
А рисковать он не имеет права. И Дудник безразличным тоном ответил:
— Этим я никогда не интересовался… но, как видишь, — жив-здоров.
— Ты! — сказал Гнида. — А меня… меня расстреляют?
— А за что тебя расстреливать?
— Ну, видишь… я… — Гнида тронул руками автомат.
— Ты что — такой же, как и Помста?
— Упаси бог! — испугался Гнида. — Слова никому плохого не сказал, клянусь!
— Клятвы не нужны, — продолжал Дудник. — Мне-то все равно, я вот за себя переживаю: столько дней сижу здесь, а меня наверное уже ищут… Что отвечу, когда спросят, где был?
Но Гнида, кажется, не слышал этих слов, думал о чем-то своем, что-то его тревожило. По щетинистому лицу скользнула едва заметная тень, и он сказал:
— Восемь месяцев я детей не видел, двое их у меня…
— А тебе разве не разрешают их навестить?
Гнида лишь безнадежно-обреченно пожал плечами. В его глазах было столько неподдельной тоски, что, казалось, вот-вот из них брызнут слезы. Может, и зарыдал бы Гнида, но вдруг насторожился. Привычным движением руки поправил на груди автомат и бросился в другую комнату: его позвал Помста.
Помста… Кто скрывается под этой страшной кличкой, какая мать дала жизнь этому извергу?.. И кто те трое? От Гниды Дудник узнал, что зовут их Зруб, Тарас и Степовый, но кто они и откуда — даже Гниде не было известно…
Зимние ночи длинные, томительные, но последняя была особенно длинной. Дудник знал: разведчик должен иметь крепкие нервы и быть осторожным даже тогда, когда остается сам, когда вблизи нет врага… Знал, но почему-то именно сейчас вспомнил теплую руку жены, вспомнил друзей. В памяти всплыли детские годы (невинные и далекие) — это было так некстати на этой постели, в этой одинокой хате на краю мертвого леса… А в промежутках между этими отрывками мыслей, между картинами пережитого мозг с изумительной точностью фиксирует: в другой комнате кто-то разговаривает, кто-то вышел во двор, трое или четверо зашли в комнату — далекий… приглушенный стон… тишина…
Тихо было до самого утра, до тех пор, пока Гнида не сказал: зовет Помста.
За столом кроме Помсты, Зруба, Тараса, Степового сидел еще один. На его лицо падала тень от Помсты — может, он нарочно выбрал себе такое место. Помста, Зруб, Тарас и Степовый подобострастно смотрели на него, — из этого можно было сделать вывод, что пятый является предводителем провода. Проверка, значит, окончена, подозрений не возникло, и сейчас начнутся переговоры. Но разговор начался
