был весьма однообразен: сплошные изображения пауков, осьминогов и обитающих на деревьях октарсеров из пустошей Пупземелья.
Ринсвинд упорно пытался не обращать внимания на скрипучий голос у себя под боком. Бесполезно.
— ..А потом я принадлежал паше Ре’дурата и сыграл заметную роль в битве при Великом Нефе, где и получил небольшую зазубрину, которую ты, должно быть, заметил на моем клинке, где-то в двух третях его длины от рукояти, — рассказывал Кринг из своего временного пристанища в травянистой кочке. — У неверного было на шее октироновое ожерелье, крайне непорядочно с его стороны, хотя, конечно, в те дни я был куда острее. Мой хозяин, бывало, использовал меня, чтобы разрубать в воздухе шелковые платки, и.., я тебя, случаем, не утомил?
— А? О нет, нет, ничуть. Все это очень интересно, — отозвался Ринсвинд, по-прежнему не сводя глаз с Хруна.
Интересно, можно ли ему доверять? Они тут в глуши, вокруг бродят тролли…
— Я сразу заметил, что ты образованный человек, — продолжал Кринг. — Я так редко встречаю интересных людей, а если и встречаю, то на очень короткое время. Чего бы мне действительно хотелось, так это висеть над теплым камином в тихом и спокойном домике. Как-то раз я провел пару сотен лет на дне озера.
— Это, наверное, было очень весело, — рассеянно поддакнул Ринсвинд.
— Не совсем, — возразил Кринг.
— Да, скорее всего нет.
— А чего бы мне совсем уж по-настоящему хотелось, так это стать лемехом плуга. Не знаю, что это такое, но, похоже, в подобном существовании есть некая острота.
Двацветок торопливо подбежал к волшебнику.
— Мне пришла в голову замечательная мысль, — скороговоркой выложил он.
— Ага, — устало откликнулся Ринсвинд. — Почему бы нам не уговорить Хруна сопровождать нас в Щеботан?
На лице Двацветка отразилось неприкрытое изумление.
— А как ты узнал? — полюбопытствовал он.
— Я просто подумал, что ты это подумаешь, — объяснил Ринсвинд.
Хрун закончил распихивать серебро по седельным сумкам и ободряюще ухмыльнулся обоим приятелям. Потом его взгляд ненароком переместился на Сундук.
— Если он будет с нами, кто на нас нападет? — вопросил Двацветок. Ринсвинд поскреб подбородок.
— Хрун? — предположил он.
— Мы же спасли ему жизнь там, в храме!
— Ну, если под “нападет” ты подразумеваешь “убьет”, — сказал Ринсвинд, — то я не думаю, что он пойдет на это. Он не из таких. Скорее всего он просто ограбит нас, а потом свяжет и оставит на съедение волкам.
— Ну, ты уж слишком.
— Послушай, это реальная жизнь, — взорвался Ринсвинд. — Ты вот тут таскаешься повсюду с сундуком, набитым золотом… Да любой здравомыслящий человек обеими руками ухватится за возможность это золото стянуть!
“Я ухватился бы, — мысленно добавил он. — Если б не видел, что Сундук вытворяет с шарящими внутри него пальцами”.
И вдруг Ринсвинда осенило. Он перевел взгляд с Хруна на иконограф. Чертик-живописец стирал в крошечном корытце белье, а саламандры дремали у себя в клетке.
— У меня появилась идея, — сказал Ринсвинд. — Как ты думаешь, чего хочется каждому герою?
— Золота? — предположил Двацветок.
— Нет. В смысле хочется
— Я не совсем понимаю, — произнес он.
Ринсвинд взял в руки иконограф.
— Хрун, — окликнул он. — Подойди-ка сюда, а?
* * *
Дни проходили мирно. Правда, как-то раз небольшой отряд мостовых троллей попытался устроить друзьям-приятелям засаду, а однажды ночью их чуть не захватила врасплох банда разбойников (грабители совершили фатальную ошибку: полезли исследовать Сундук, прежде чем перебить спящих путников). В обоих случаях Хрун потребовал — и получил — двойную плату.
— Если с нами что-нибудь случится, — сказал Ринсвинд, — некому будет управлять магической коробкой. Не будет больше картинок Хруна, ты понял?
Варвар кивнул. Он смотрел на последнюю картинку и не мог налюбоваться. На ней был изображен он сам, стоящий в героической позе и попирающий ногой кучу убитых троллей.
— Ты, я и наш малыш-друг Два Цветка, мы здорово гладим, — высказался варвар. — И завтра можно мы сделаем профиль получше, хокей?
Он заботливо завернул картинку в шкуру тролля и уложил в седельную сумку, к остальным своим изображениям.
— Похоже, сработало, — восхищенно заметил Двацветок, когда Хрун выехал вперед, чтобы разведать дорогу.
— А как же, — отозвался Ринсвинд. — Больше всего на свете герои любят самих себя.
— Знаешь, ты здорово наловчился пользоваться иконографом.
— Ага.
— Тогда, наверное, тебе будет приятно иметь вот это. — Двацветок протянул ему картинку.
— Что это? — спросил Ринсвинд.
— О, просто картинка, которую ты сделал в храме.
Ринсвинд в ужасе взглянул на кусочек стекла. Там, окаймленный несколькими проблесками щупалец, виднелся огромный, кривой, покрытый пятнами от различных зелий, расплывчатый большой палец.
— Это история всей моей жизни, — устало объявил волшебник.
* * *
— Ты выиграла, — сдался Рок, толкая через игральный стол свою кучку душ.
Собравшиеся вокруг боги вздохнули свободно.
— Но мы еще сыграем, — добавил он. Госпожа улыбнулась двум похожим на вселенские дыры глазам.
* * *
А потом не осталось ничего, кроме обратившихся в прах лесов и облака пыли на горизонте, которое медленно смещалось, подгоняемое легким ветром. И еще черной, обтрепанной фигуры, сидящей на выщербленном и поросшем мхом мельничном жернове. Вид у нее был как у человека, которого несправедливо обошли, который внушает страх и ужас, но остается единственным другом для бедных и лучшим лекарем для смертельно больных.
Смерть, хотя у Него и не было глаз, смотрел вслед исчезающей вдали фигуре Ринсвинда. Обладай Его лицо хоть малейшей подвижностью, брови на нем были бы хмуро сдвинуты. Несмотря на свою всегдашнюю исключительную занятость, Смерть решил, что теперь у него появилось хобби. В этом волшебнике присутствовало нечто такое, что раздражало Его сверх всякой меры. Прежде всего, Ринсвинд завел моду не являться на назначенные встречи.
— Я ДО ТЕБЯ ЕЩЕ ДОБЕРУСЬ, ДРУЖОК, — пообещал Смерть голосом, похожим на стук крышек свинцовых гробов. — ВОТ УВИДИШЬ.
ПРИТЯЖЕНИЕ ЧЕРВА
Она называлась Червберг, гора Черв, и возвышалась над зеленой долиной почти на полмили. Гора была огромной, серой и перевернутой вверх ногами.
У основания она имела в поперечнике всего десятка два ярдов. Потом, грациозно выгибаясь наружу, словно перевернутая башня, она поднималась сквозь льнущие к ней облака и наконец завершалась, будто ее обрубили, четвертьмильным в диаметре плато. Здесь, наверху, рос крошечный лесок, зелень которого каскадом спускалась за обрыв. Здесь жили люди, построившие деревеньки. Здесь даже текла речушка,
