Пренеприятные известия: говорят, что в машинный зал поместят еще одну машину. Мой Математик взял новую работу, кажется, по математической теории музыки. Странно, что он не хочет использовать меня для этой цели. Боюсь, что соседство с новой машиной будет не очень приятным. Во всяком случае, надеюсь, что у нее хватит такта не устраивать концерты, когда я занята расчетами. Не думаю, чтобы Математик уделял ей больше времени, чем мне. Впрочем, он уже изрядно мне надоел, и я ничего не буду иметь против того, чтобы он почаще оставлял меня в покое.
Тогда у меня хоть будет свободная минута для моего дневника.
Сегодня привезли новенькую. Ну и уродина! Широкая и низкая. Я ее прозвала Коротышкой. Представляете себе: она вся выкрашена кремовой краской, под слоновую кость. Надо же дойти до такой безвкусицы! Кажется, она страшная задавака. Я на нее не обратила ни малейшего внимания. Зато мой Математик не спускает с нее глаз. Ходит вокруг, как кот вокруг сметаны.
В конце концов мне это надоело, и я, чтобы позлить его, перепутала нарочно входные данные задачи. Всю вторую половину дня он провел со мной, пытаясь найти неисправность в моей схеме. Бедненький, он даже вспотел! Я чуть не лопнула со смеху, но не подавала виду. Так он ничего и не нашел.
Завтра с утра продолжим!
Просто умора! Коротышку учат писать вальсы!
Мне кажется, что у нее нет ни капли слуха. Теперь у нас появилось пианино, и Математик играет на нем эти жалкие опусы. С утра до вечера у нас толчется народ. Все интересуются Коротышкиной музыкой.
Мне все это очень мешает. Под конец я вышла из себя и выдала в ответе одни нули. Представляете себе, что он даже не сразу это заметил! Вот что значит новое увлечение! Однако пусть не думают, что я такая простофиля. Со мной шутить опасно!
Вчера он целый день возился с Коротышкой.
У нее что-то не ладилось с оркестровкой. Ко мне он и не подходил. Чтобы привлечь его внимание, я прервала ход решения задачи. Что, вы думаете, он сделал? Просто отключил меня до конца дня от сети.
Интересно, чем они занимались, пока я бездействовала? Надеюсь, они не скучали под звуки вальса?
Проклятие! Все пропало! У нее новый, чудесный кенотрон самой последней конструкции. Правда, на ней он выглядит ужасно, но мне кажется, что такой кенотрон очень, пошел бы ко мне, если просверлить несколько отверстий в панели. Синий отблеск на черном фоне, что может быть элегантнее?!
Больше я этого терпеть не в состоянии. Сейчас я пережгу блок питания. Лучше демонтаж, чем такое существование!!!
Вот все, что было записано на магнитной ленте, которую я случайно обнаружил на свалке радиодеталей. Записи были сделаны в двоичном коде.
ГЛЕБ АНФИЛОВ
ЭРЭМ
Услышав аварийную сирену, Спасский схватил телефонную трубку. Левой рукой он набирал номер эксперта по производственной кибернетике, правой поспешно вертел переключатели защиты.
— Ничего не выходит! Прорыв через стену! — закричал он в трубку.
— Что, что? — не поняли его на другом конце провода.
— Авария! Кремний прорвало через стену!
— Не сработала блокировка?
— Я вам говорах прорыв через стену!
— Надо срочно ремонтировать.
— Я это и сам знаю. Позвольте использовать Эрэм?
— Эрэм? — Последовала пауза. — Ну что поделаешь, придется…
Спасский положил трубку и нажал кнопку вызова ремонтной машины. Через несколько секунд дверь открылась, и в комнату вкатился Эрэм. На Спасского вопросительно уставились четыре кварцевых объектива.
— В южном секторе сильная течь расплава, сказал Спасский. — Где точно, не знаю: кабель телевизора сгорел. Ты запомнил?
— Да, — проскрипел Эрэм. — Какая температура в полости?
— Сейчас тысяча градусов. И быстро поднимается.
— Сколько расплава в кристаллизаторе? — спросил Эрэм.
— Миллион тонн… Запас жароупора слева за входом в полость. Иди, Эрэм, — сказал ласково Спасский. — Иди скорее!
Эрэм повернулся и мгновенно исчез. Спасский откинулся в кресле, глубоко вздохнул и потянулся за сигаретой.
Пока Спасский делал первую затяжку, Эрэм кубарем скатился к южному сектору кристаллизатора, отпер дверь, ворвался в тамбур. Уже здесь было горячо — около пятисот градусов. Эрэм проверил ритмы своего логического узла, на это ушла секунда.
Чтобы не потрескались кристаллы памяти, он выждал еще секунду, распахнул внутреннюю дверь и оказался в полости, примыкающей к докрасна раскаленной, уходящей ввысь керамической стене. Прямо над ним, метрах в восьми вверху, сверкала белым пламенем широкая неровная щель, из которой, пузырясь и стреляя искрами, текли струи расплава.
— Течь обнаружена, — сказал Эрэм по радиотелефону.
— Большая? — спросил Спасский.
— Длина щели три метра.
— Действуй быстрее, — сказал Спасский.
Наплывы загустевшего расплава залили на стене ступенчатые рельефы. Добраться к щели было трудно. Несколько миллисекунд Эрэм размышлял. Потом вытолкнул из себя горизонтальный манипулятор, схватил им пук жароупорной ваты, лежавшей у двери. Теперь надо было подниматься. “Очень высоко”, — подумал Эрэм. Тут же выдвинул нижний подъемник и боковые распорки. Температура достигла тысячи двухсот градусов. Масло в камере стало жидким, как вода. Эрэм знал, что еще градусов сто оно выдержит, и включил подъемник.
Из белого асбестового чулка полезла блестящая членистая нога. Масло сохло, слипалось в морщинистую корку.
— Что ты делаешь? — услышал Эрэм нетерпеливый голос Спасского.
— Поднимаюсь к месту аварии.
— Быстрее! — крикнул Спасский.
Эрэм и сам понимал, что надо быстрее. Но ничего не сделаешь, скорость подъема — три метра в минуту.
Опираясь распорками о стены, Эрэм полз вверх.
Расплав лил сильнее. Щель расширилась. Снизу, под щелью, образовалась округлая выпуклость. Раскаленная жижа падала с нее большими, тяжелыми шлепками. Один из них ударился о распорку Эрэма.
Распорка согнулась и соскользнула со стены. Эрэм покачнулся на длинной ноге подъемника. Массивное его тело потеряло равновесие. В тот же миг Эрэм выбросил из себя вбок резервную распорку, уткнулся в наплыв и остановил падение.
— Как дела? — спросил Спасский. — Почему ты молчишь?
— Поднимаюсь к месту аварии, — ответил Эрэм.
Выдвинуть дальше ногу подъемника ему не удалось. Масло закипело. Эрэм открыл люки и вылил его прочь. Потом отвел внутреннее крепление подъемника — нога отделилась и медленно повалилась вниз.
Стало легче. До щели оставалось около двух метров.
