Так вот, в рисунках Леонардо он обнаружил такую машину.
Сквозь отверстия между зубцами просунуты шесты, снаружи они связаны между собой окованными бревнами, а с внутренней стороны они упираются в систему рычагов. Когда осаждающие лезли на стены по лестницам, защитники нажимали на рычаги, и наружные бревна, горизонтально лежавшие вдоль всей стены, опрокидывали лестницы. Вот для чего отверстия между зубцами. Для того, чтобы применить в Московскoм Кремле леонардов.ские секреты.
6. СОДА-СОЛНЦЕ
Вот так.
Что мы знаем о прошлом, если мы так ничтожно мало знаем о настоящем? А мы еще хотим предсказывать будущее.
Копим факты, заворачиваем в папиросные бумажки, кладем на полочки и никак не уловим их внутренней связи. Наваждение какое-то. Где появляется этот человек, там теряется устойчивость, начинается клоунада или дьявольщина. Зачем вообще клоун? Зачем эта вечно отмирающая и вечно возрождающаяся профессия?
Его звали Сода-солнце.
Американские летчики, участники челночного полета, которые отбомбились над Берлином и теперь пили у стойки на нашей базе, встретили его невнятным веселым лаем. Он прикрыл их от “мессершмиттов”, когда они подходили к базе.
Он один спустил в море двух “мессеров”, третий задымил к горизонту.
– Сода-виски, - предложили они ему.
– Сода-солнце, - сказал он и стал губами ловить капли грибного дождя, залетавшие в открытую фрамугу.
Американцам перевели - сода-солнце, - они опять засмеялись и напились на радостях. Его стали звать Сода-солнце.
Все светлело на базе, когда он появлялся. Худощавый, с близко посаженными карими глазами, удачливый в начинаниях и ласковый с девушками. Девчата из БАО - батальона аэродромного обслуживания - стояали, когда слышали его свист.
А насвистывал он всегда одну песенку: Подкатилися дни золотые Воровской безоглядной любви.
Ой вы, кони мои вороные,
Черны вороны, кони мои.
А романов у него вовсе не было, и кто его “безоглядная любовь”, никто не знал, и вина он не пил, только хватал губами капли дождя, когда возвращался с полета без единой пробоины. И уходил он от “мессеров” всегда в сторону солнца.
Блеснет крылышками и растворится в слепящем диске.
Устелю свои сани коврами,
В гривы черные ленты вплету,
Пролечу, прозвеню бубенцами
И тебя подхвачу на лету.
Так он последний раз и ушел к солнечному диску. Блеснул крылышками и растворился в слепящем блеске. Никто его с тех пор не видел. Пропал.
Американцы-челноки прилетели опять и пошли к стойке, распахнув канадские куртки.
– Сода-солнце! - кричали они, отыскивая его глазами.
– Сода-виски, - сказала им новая буфетчица.
Они опять напились, но плохо, угрюмо напились. А штурман-мальчик все плакал и кричал: “Сода-солнце!” - и все оглядывался по сторонам.
Мы ушли от проклятой погони.
Перестань, моя крошка, рыдать.
Нас не выдали черные кони,
Вороных никому не догнать.
Когда он вышел к ночному костру нашей экспедиции, я его сразу узнал по свисту. Он свистел песенку о безоглядной любви и о вороных конях. Я его сразу узнал, хотя он располнел и лицо его плясало от сменявшихся ежеминутно выражений.
Клоунада. Теперь его приняли в институт археологии из-за работы о Леонардо, а он оказался клоуном. Дьявольщина.
Он проходил испытательный срок.
Я ни разу не подал виду, что знаю его. Зачем? Он же не узнал во мне скромного “технаря”, который помогал заносить хвост его серебряной птички, а теперь стал доктором наук и его начальником. Старый я, и горько мне видеть клоунаду жизни. Когда я его вижу, я все вспоминаю, как его звали Сода-солнце и как он ловил капли яркими губами. Бедные маленькие капельки - их тысячи. Сейчас ночь, дождь идет.
Навзничь падают капельки - и нет их. А ведь каждая капелька - это чье-то море. И кто-то яркий, с четкими глазами гребет к другому берегу. Потому что все моря внутренние.
Только океан омывает материки. И я решил - ладно, пусть он ищет своего дьявола. К дьяволу все сомнения. Помогу ему во всем, в чем он только захочет. Во имя “Сода-солнце” - лучшего напитка, на земле, во имя клоунады жизни, во имя безоглядной любви и вороных коней. Ничего не изменилось.
Я технарь, а он Сода-солнце, только израненный, и я помогу ему расправить серебряные крылья.
А болтунам и их патриарху Ноздреву я заткну глотки.
Я свирепею редко. Но лучше меня не трогать.
– Какая вам требуется помощь?
Он задумался.
– …Ласка, - сказал он.
– Что?
– Я хорошо работаю, - сказал он, - когда меня любят.
– …Сода-солнце… - сказал я, не удержался.
Он вскинул на меня ресницы узко поставленных глаз.
– …Я вас сразу узнал, - сказал он тихо. - Потому и вышел к костру. Там. На Херсонщине…
Я вцепился рукой в подлокотник кресла.
– У меня была старая работа о Леонардо, - сказал он. - Когда я вас увидел у костра, я подумал: а почему бы мне не стать археологом?
– Дьявольщина… - сказал я. - Или цирк.
И проглотил комок.
Он тычком задавил сигарету.
– Не надо, - сказал он.
Он потрепал меня по руке и вышел.
В окно кабинета било солнце. Я выпил прохладной водички из графина.
Сода-солнце…
7. ПОЖИЛОЙ ЧЕЛОВЕК БЫЛ МАЛЬЧИКОМ
И вот теперь я подписал ему обходной листок, и он увольнялся из института, я его теряю. На этот раз навсегда.
Я пошел к директору.
– Нет-нет, не просите, Владимир Андреевич, - сказал он, - хватит с меня этого наваждения.
– Но ведь экспедиция все равно состоится.
– Без него, - сказал директор.
