него хоть десять минут. Для нее Зверь иногда пел песню - единственную, которую он выучил за всю свою жизнь, перенял у Ученика. Щелкало реле, как щелкает не очень хорошо отлаженный лифт, снимаясь с места, и после паузы голос с твердым металлическим привкусом выводил, чуть дребезжа:
Захвати-и с собой улыбку на дорогу…
Русалка сидела, подперев кулаками подбородок, поставив локти на колени,, и слушала. Перед ней громоздилась складчатая, бесформенная туша Зверя, заполняя стойло. Песенка была тягучая, грустноватая. Он потерял работу. Его предали и осмеяли друзья. Ему изменила любимая. Что теперь делать?
И вот он уходит из родного города, уходит куда глаза глядят, оставив позади все, чем дорожил, к чему был привязан. Уходит навсегда.
Не накладывай в котомку слишком много.
Ведь не день, и не два, и не три - вечность целую идти.
Захвати с собой улыбку на дорогу.
Ведь не раз, и не два, и не три затоскуешь ты в пути!
Песенку эту никто уже не пел. Ее забыли. Она была в моде год или полтора назад, и то недолго. Но Зверь не подчинялся моде. Его привязанности были тяжеловесны и устойчивы.
С этим приходилось считаться.
Всю зиму бились и, наконец, к лету все-таки преодолели барьер глубины - Зверь опустился на тысячу метров ниже контрольной отметки и пробыл на этом горизонте восемь часов, не испытывая особых затруднений. Вел его сам Человек - он сделал для себя кое-какие специальные приспособления и с их помощью без левой руки справлялся с клавиатурой пульта.
Пока Ученик в комнате отдыха отстегивал кнопки и пряжки на алом комбинезоне Человека, раздергивал молнии, тот успел коротко, точно рассказать о показателях сегодняшней проходки. Потом вгляделся повнимательнее в лицо Ученика.
– Что с тобой?
Ученик, чуть помявшись, протянул ему газету. Арестованы зачинщики забастовки в порту. Предстоит процесс восьмидесяти. Судить их будет военный трибунал. Они содержатся в крепости на одном из Проклятых островов, издавна служивших местом заключения особо важных государственных преступников.
– Газета вчерашняя, - сказал Человек, теребя бородку.
– Да.
Значит, не показали, потому что не хотели волновать перед ответственным погружением. Что ж, он, пожалуй, поступил бы так же.
В списке арестованных был один из братьев Ученика. Это Человек обнаружил уже дома, перечитывая список.
Совет профсоюзов выразил протест против ареста восьмидесяти. Письма в их защиту прислали многие деятели науки и культуры. В ответ на это первый министр дал приказ разогнать мирную уличную демонстрацию студентов и Национального Союза передовых женщин - “по возможности без применения оружия”. Когда из толпы раздались выкрики: “Долой произвол”, “Долой тирана” (вероятно, это была провокация), - десантники разломали ограду парка, потеснили толпу большими квадратами чугунной решетки, загнали в метро, а потом кидали сверху эти квадраты на головы тесно прижатых, стиснутых в узком пространстве людей…
В этот час Человек со Зверем были на стартовом поле на дне воронки. Было решено изменить технологию спуска, и Зверь репетировал новый вариант, а Человек с помощью приборов контролировал угол погружения.
Неожиданно раздался резкий треск реле, и Зверь сказал, как всегда, точно и бесстрастно:
– Происходит что-то отвратительное,
– Ты о чем это? - не понял Человек.
Зверь повторил слово в слово то же самое, только еще медленней, как будто разделяя слова точками.
– Происходит. Что-то. Отвратительное.
– Где?
– На Центральной площади. - Слуховой аппарат Зверя был несравненно более совершенным, чем человеческий. - На Центральной площади. У метро. Да, у метро. Ты не слышишь? Я слышу. Крики… - Зверь как-то передернулся, поежился, зябкая дрожь пробежала по его толстой коже. - Уведи меня в ангар. Я хочу в ангар. - Он обращался прямо к Человеку, хотя обычно его приводили и уводили другие. - Не хочу оставаться тут…
Когда Человек поднялся к себе в кабинет, на диване сидел президент академии. Под глазами у него набрякли мешки, в углах рта выступили резкие морщины, верхняя губа крепким треугольником налегла на нижнюю, отчего лицо утратило выражение благодушия. Это был президент, только лет на десять старше.
– Где Русалка?
– Не знаю, - сказал Человек. - Не видел ее сегодня.
Он вызвал Ученика.
– Едем, - сказал Ученик. - Она там.
Машину не хотели пропускать, президент каждый раз махал парламентским удостоверением, зверски ругался, и верхняя губа все крепче ложилась треугольником на нижнюю, придавая лицу жестокое, грубое выражение. И десантники расступились, должно быть ошеломленные неукротимой яростью этого большого представительного человека в форменном академическом сюртуке с орденами и медалями по борту.
Когда подъехали к Центральной площади, Человек закрыл глаза, чтобы не видеть трупов, которые грузили на автофургоны с рекламными надписями мебельной фирмы: “Спальня для новобрачных - только у нас”. Откуда-то сверху стреляли - потом он узнал, что студенты засели на колокольне с охотничьими ружьями. Ругаясь, президент велел шоферу ехать по самой середине площади, где пули так и свистели. Он встал во весь рост в открытой машине и упрямо стоял, показывая дорогу.
У здания телеграфа на белой тряпке красным было крупно написано: “Медики, все сюда!” Тут оказывали первую помощь.
– Как страшно изуродованы! Господи, чем это? - ужаснулся Ученик (подробности происшествия еще не были известны).
Президент ничего, казалось, не видел, стремился вперед, только иногда спотыкался у женского трупа, подымал угол простыни.
Они нашли ее в большом телеграфном зале - она делала перевязку старику, раненному в живот.
– Жива-а! - по-дикарски завопил президент, хватая дочь за плечи, вцепляясь в нее. - Идем. Немедленно идем отсюда, слышишь?
– Никуда я не пойду. - Она подняла бледное лицо - бледнее белой повязки, которая стягивала ее волосы. - Помоги… Подержи его… Да не так. - Ученик сделал то, что она просила. - О боже! - Старик хрипел, задыхался. - И этот…
Обратно ехали, когда уже вечерело. Русалка билась в машине, как пойманная птица, она казалась невменяемой и все твердила:
– Что же это? Как же? Я так ему молилась, так просила. Глухой бы услышал… Там были дети, дети! Вы понимаете - дети…
По городу расклеивали манифест. Он открывался словами: “Демократия и свобода - это для нас сегодня непозволительная роскошь”. Первый министр объявил себя Главой Государства с неограниченной властью, отменил предстоящие выборы в палату депутатов, а существующую палату распустил.
Начиналась эра открытой диктатуры.
Русалка все рвалась куда-то, не слушала, что говорил отец, обматывала
