лицемер: “Очень, очень благодарен”. Наверное, это эффектно выглядит: ученый, думающий только о науке. На самом деле совсем не так: просто я не могу иначе. Продолжать работать — самый легкий выход. На людях и смерть красна. Неплохо придумали люди.
Иду и думаю… Пришел в кабинет. Посидеть. Удобное кресло. Смотрю в окно: серое небо, редкие снежинки.
Много ли еще таких директоров, как наш? В науке ничто, а командует учеными. Нелепо. Какую линию он может проводить? Какие идеи? Каждая лаборатория работает, как может, средства и штаты он распределяет по принципу: кто больше вырвет. Эффект — от числа печатных работ и диссертаций.
А ценность их? Неважно.
Ну, есть еще один принцип планирования — звонок: “Ты там, Иван Петрович, создай условия товарищу Н., он, видимо, очень талантливый человек. Новатор. Руководство так считает”. Значит, какой- нибудь нахал пошел прямо в “дамки” — к самому высшему начальству. Сумел убедить, понравиться.
Это же проще, чем доказывать ученым. А тому льстит роль мецената, хотя в данной науке он ничего не понимает. Он и звонит. На несколько лет товарищ Н. обеспечен. Потом, конечно, лопнет…
Не стоит злиться, друг. Этот принцип кончается. И не жалуйся, что обижен. Иван дал тебе лабораторию, потом каждый год увеличивал штаты. Без звонков. Дал, но как? Тоже меценат. Нравилось покровительствовать и при случае ввернуть: “Мы передовые, развиваем кибернетику”. Мы пахали.
Бог с ним. Теперь мне это неважно, а думаю еще по-старому. Инерция.
Одно объяснение пережил. Сейчас будет второе. Потом с Любой. Жалко как ее! Почему? Все к лучшему. Кончится ее двойная жизнь. Можно смотреть в глаза детям.
Как ей сказать? “Люба, дорогая, я болен. Я смертельно болен…” Представляю лицо: опустятся утолки губ, четко обозначатся страдальческие морщинки. Станет некрасивой и старой. (Помнишь: “Не хочу стареть! Не хочу, чтобы ты меня разлюбил!”) Милая, разве я могу тебя разлюбить? До смерти!
“…а до смерти четыре шага…” Песня такая была на войне.
Не думать. Держи себя в руках.
Осадок после директора. Не люблю его. Раздражают эти барские покровительственные манеры. Как же — член всевозможных комиссий, академик…
Науке нужна свобода. Свобода дискуссий. Это воздух.
Постой! А смог бы ты сейчас защитить свои идеи? Доказать синклиту ученых, что тебе нужны деньги на машину, нужны инженеры? Пожалуй, смог бы. Конечно, авторитеты тоже консервативны, но дайте возможность доказывать.
Ничего. Уже не страшно. “Волевое планирование” уходит в прошлое. Хоронят любителей приклеивать ярлыки. Помнишь бранные клички: “вейсманист-морганист”, “антипавловец”?
Скажут — и завтра уже у тебя лаборантку забрали, принесли распоряжение начальства отдать ценный прибор. Директор с каменным лицом. “Развитие перспективных направлений советской науки требует перестройки”.
На следующем заседании, смотришь, ученый кается в грехах. Красный, губы дрожат. Видно, что сам себе отвратителен. Куда денешься? Работать хочется, да и пить-есть надо. Жена, дети.
Противнее всего, что сами же ученые устраивали эти погромы. Начальники “вверху” с их же голоса повторяли. И ведь крупные имена были среди этих проводников “партийности” в физиологии. За культом в политике неизбежно следует культ в науке. А за ним — застой, регресс.
Все это позади. Да ты сам и не страдал от этого. В младших сотрудниках ходил, терять было нечего. Но, между прочим, на собраниях не протестовал. Ограничивался своей компанией. “Прошу заметить, господа присяжные заседатели”.
Снова вопрос “о количестве благородства”, героях. Без кибернетического подхода уже нельзя обойтись даже в вопросах этики.
Уже два часа. Что-то они не идут? Опыт уже в той стадии, что можно обойтись без них. Программа. Но, впрочем, мало ли что может случиться. Сердце остановится, например.
Остановится. Неприятные ассоциации. Гнать!
Стук в дверь.
— Входите.
Вот, явились — все трое. Веселые, оживленные, молодые.
Сразу стало тесно и светло в комнате. Вадим что-то доказывает. По лицам вижу, что спорили. Наверное, в столовой были. Там всегда дискуссии.
— Как опыт? Как ведет себя сердце?
— Во! Как зверь. Давление в аорте меняли от сорока миллиметров до двухсот, а производительность ровная, как ниточка.
Это Вадим. Дальше Игорь:
— Записали вагон цифр.
Юра:
— Думаю, что придется внести некоторые коррективы в мою модель. Будем сидеть до позднего вечера, чтобы пронаблюдать разные степени патологии.
— Хорошо, Юра, позовите Семена Ивановича.
Нужно собраться с мыслями. Делаю вид, что просматриваю рукопись. Она передо мной. “Заметки об анабиозе”. Слышу, Вадим шепчет: “Что за тайна? Женится шеф, что ли?” Да, женюсь. На НЕЙ.
Так прошла жизнь. Давно ли я был таким же, как они?
Только, может быть, не столь веселым. Всегда были самолюбие и комплекс неполноценности: беднее всех одет, некрасив, танцевать не умею и ухаживать. “Книжный червь” — называла мама.
Завидую. Молодые, способные. На правильном пути — физиология в соединении с техникой и математикой сулит блестящую науку. И карьеру тоже. Степени, звания, зависть, восхищенные взгляды девушек. Конгрессы в Париже, Токио, Рио-де-Жанейро.
Жизнь, полная до краев.
Пришли. Набираю воздуха. Нужно начинать.
— Садитесь, товарищи.
Пауза. Любопытство во взглядах.
— Я должен вам сообщить новость… (Тоже мне нашел слово — “новость”.) В общем у меня обнаружен лейкоз. Очень много лейкоцитов. Увеличена селезенка.
Комок в горле. Опустить глаза. Только не плакаться! Почему-то стыдно перед ними, что меня нужно жалеть.
Поглядел. Испуг на лицах. У всех. Потом потупили глаза.
Разлилась жалость.
Сдержаться. Надеть маску неприступности. Прогнать слезы. Скрыться за казенными словами.
— Я собрал вас не для того, чтобы принимать соболезнования или сложить обязанности. В моем распоряжении примерно год или немного больше. Я намерен использовать этот срок с наибольшим эффектом.
Вполне овладел собой. Даже представляю свое лицо: жесткое, с желваками. (А может быть, оно совсем не такое: мальчик силится сдержать слезы.)
— Это значит, что я хочу видеть макет нашей машины и убедиться, что она будет работать.
Мне хочется сказать — “помогать врачам лечить людей”.
Но я боюсь красивых фраз. Они их не любят. Нужно сразу перевести беседу в деловое русло.
— Я продумал план усиления работ, и мы должны его сейчас обсудить.
Смотрю. Вторая реакция: Семен думает, что будет заведовать отделом. Игорь беспокоится о диссертации. Юра растерянно смотрит на лица товарищей. Он, наверное, мало знает о лейкозах. Вадим сидит совершенно убитый и, видимо, не слушает.
Перед ними вся жизнь, и, конечно, обсуждение планов кажется им сейчас неуместным. Но я буду продолжать.
— Первое: получение характеристик органов. Конечно, мы не сможем провести необходимого объема экспериментальной работы. Поэтому я предлагаю шире использовать опыт клиники. (Не останавливаться. Говорить и говорить. Похоронить за словами горечь и жалость. Даже если они меня не слушают.) — Второе:
