Всюду трезвонили звонки, наверное, с десяток разноголосых звонков. Похоже, они вызванивали тревогу.
И вдруг из бокового прохода выскочил человек в белом халате и брoсился к ней. Тревожный взгляд. Белая шапочка.
Доктор.
– Пожалуйста, не пугайтесь, Полина, - проговорил он взволнованно. - Пойдемте сюда, сейчас вы все поймете. - И он бережно, как тяжело больную, готовую упасть, поддержал ее под руку.
Навстречу спешили другие люди, мужчины и женщины в белых халатах.
“Невероятно, - подумала Полина. - Невероятно. Но где же реактор? Реактор…” Прошло сколько-то времени - она отчетливо представляла себе это, - прежде чем сознание вновь вернулось к ней.
В соседней комнате чей-то резкий голос обличал кого-то:
– Жестоко? Вы говорите: жестоко было оставить их на произвол судьбы? Вы говорите: они не виноваты в. просчете с цирконием? А нарушить чистоту многолетнего и дорого стоящего медико-биологического эксперимента из жалости, из сопливого сострадания - это, по-вашему, гуманно? Вот к чему привела ваша “гуманность”!
– Позвольте, позвольте, а телекамеры? Ведь это не наша, как вы изволили выразиться, “гуманность”, это было задумано с самого начала…
“О чем они? - подумала Полина. - И надо же людям спорить из-за пустяков, когда такой покой вокруг, такое блаженство! И так хочется спать…” Свен был совсем седой, постаревший на десять лет, но бодрый, добродушный, чуточку ироничный.
Они сидели в круглом зале возле пульта дежурного оператора. На шести маленьких экранчиках перед оператором проплывала далекая жизнь Корабля. Большой экран посреди зала дублировал любой из маленьких. Сейчас на нем трудно задумался о чем-то Александр.
Свен положил руку ей на плечо.
– И ты не поняла сразу, что значат эти объективы? Эх, Полина, Полина, наивный ты человек! Как только они ввели в машину дополнительную информацию о цирконии, я тут же сообразил, что за штучка наш Корабль. А если так - нерасчетливо было бы не наблюдать за экспериментом. И тогда я нашел передающие телекамеры. Притворяться дальше было бессмысленно, я находился “вне игры” - и я вышел из игры.
– Так значит, это была игра?… Вся жизнь - игра?! Телевизионное представление?!
Оператор переключился на другую камеру. В каюте Полины появилась маленькая Марта. Она остановилась у двери, недоуменно огляделась - и бросилась на койку Полины, обхватила подушку, плечи ее дрогнули и затряслись.
Полина вскочила.
– Я вернусь туда!
– Это невозможно, - устало напомнил Свен. - Эксперимент продолжается. И это действительно очень важный эксперимент. Без него немыслима звездная экспедиция. Настоящая…
– Нет, Свен, мы должны вернуться! Мы оставили их одних среди звезд, детей…
– О чем ты? Какие звезды? Они же здесь, на Земле, в трех шагах от нас!
– Нет, они летят среди звезд. Они верят в это, Свен!
– Да, пожалуй. Ты права, Полина. Они летят среди звезд. И они долетят. Но нам нет возвращения. Неужели ты хочешь отнять у них эту веру?
– Тогда… тогда мы выпустим их оттуда. Не держи меня, Свен. Не держите меня! Там же люди, люди:… Вы не смеете! Я разнесу все ваши стальные двери… вот этими руками!
К ним подошел согбенный годами седой старик, похожий на кого-то очень, очень знакомого.
– Бедняжка, - сказал он Свену. - По себе знаю, теперь это надолго… a вот и дядя Рудольф. Познакомься, Полина.
Она глянула на него, как на выходца с того света.
– Ну, с возвращением? - грустно улыбнулся старик. - С возвращением со звезд, Полина!
Под куполом рубки, взявшись за руки и смело глядя вперед, на звезды, стояли Александр и Люсьен.
АСКОЛЬД ЯКУБОВСКИЙ КОСМИЧЕСКИЙ БЛЮСТИТЕЛЬ
КРАСНЫЙ ЯЩИК
Шел дождь. Капли в слепящей голубизне прожекторов казались летящими вверх.
Будто густые рои варавусов.
А их-то на площадке и не было. Ослепительный свет отбросил ночную жизнь Люцифера в темноту, что так густо легла вокруг.
Дождь лил. Вода текла на бетон, был слышен ее громкий плеск. Я наблюдал, как грузят шлюпку.
Первым принесли Красный Ящик.
Я сказал формулу отречения, снял Знак и положил его в Ящик, тот мгновенно захлопнулся И тотчас же около него стали два человека. Подошел коммодор, приложил руку к шлему, а те, двое, нагнулись, взяли Ящик и понесли к трапу.
Вдоль их пути стал, вытянувшись, экипаж ракетной шлюпки.
Вода стекала с шлема коммодора, бежала по его лицу. Вода блестела на костюмах экипажа, на их руках, лицах.
Голубой блеск воды, сияние, брызги, искры…
Прожекторы лили свет, людей на площадке было много.
Но никто не смотрел на меня, хотя всего несколько минут назад я был Звездным Аргусом, Судьей, и имел власть приказывать Тиму, этим людям, коммодору “Персея”. Всем!
Еще несколько минут назад я был частью Закона Космоса, его руками, глазами, оружием. И вот пустота, ненужность.
И показалось - был сон. Сейчас Тим хлопнет меня по плечу, я проснусь и увижу солнце в решетке жалюзи. Квик подойдет ко мне и станет лизаться.
Но это не был сон, люди еще не смели глядеть мне в глаза. Я был стоглазым, недремлющим Аргусом в их памяти.
Был! Все ушло… Жизнь моя - прошлая - где она? Где ласковая Квик?
Мудрый Глен? Где я сам, но только бывший?…
Они ушли - Глен, Квик, я - ушли и больше не вернутся сюда.
Ничто не возвращается из прошлого.
…Ящик унесли. На это смотрел Тим, глядели колонисты.
Большие глаза Штохла следили за Ящиком. И хотя я не видел его рук, спрятанных за спину, я знал - на них наложена цепь.
Ящик унесли, коммодор обернулся и с сердитым лицом отдал мне честь. Махнул рукой. И тотчас другие двое увели Штохла. И за ним, уже сами, пошли переселенцы.
Они поднимались по скрипящему трапу, понурые и мокрые от дождя. Входили молча. На время установилась тишина.
Стих водяной плеск. И я услыхал далекий вой загравов, тяжелые шаги моута (он топтался вокруг площадки, время от времени скрипело дерево, о которое он чесался). Снова вой, снова тяжелые шаги. И чернота ночи, хищной и страшной ночи Люцифера. От нее отгораживали нас только столбы голубого света. Но сейчас ракета взлетит, огни погаснут, будет ночь, страх, одиночество…
Будут Тим и его собаки.
Погрузили ящики с коллекциями Тима - сто двадцать три.
Подняли трап. Старт-площадка опустела.
