Пишу тебе из Кисловодска. Не тревожься, я здоров более чем когда-либо, но эти чертовы эскулапы… (далее следует несколько чисто “авиационных” терминов; я их не привожу), эти чертовы эскулапы сочинили уже столько страниц в моей истории болезни, сколько не наберется во всех томах нашего “Тихого Дона”.
Но к делу.
Десятого числа прошлого месяца меня вызвал командир и коротко изложил суть спецрейса, который мне надлежало выполнить.
– В районе Южных Гималаев, - сказал он, - работает научная экспедиция. Слетайте к ним и доставьте продукты, одежду и кое-что из технического снаряжения.
– Понял вас.
– Возьмите с собой бортмеханика Клинка и штурмана Бондарева.
– Будет сделано.
Слетать, старина, предстояло на несколько тысяч километров в глубь наименее исследованного района земного шара.
Полдня мой второй пилот Ваня Кузнецов (тихий юноша, которого мы в наказание за его молодость прозвали Кузнечиком) и Володя Бондарев клеили карты и прокладывали маршрут, а радист Гриша Матвейчук запасался нужными сведениями и документами.
Ну и местность, скажу тебе! Ни приводных радиостанций, ни пеленгаторов, одни горные кряжи и горушки тысяч по пятьшесть и вышеЗагрузились. Володя Клинк заправил все баки “под пробочки”, и мы взлетели. Не буду описывать тебе весь долгий путь.
Главное - последний этап. Летим: высота - 5200 метров, погода - ясно, видимость - “мильон километров”…
Суровый пейзаж, старина! Темно-синие скалы внизу и льды и снега на вершинах. За бортом мороз 30 градусов, а в кабине сидим в одним костюмчиках. Отопление нормальное, да и вообще техника нас не подвела.
Бондарев глаз не сводит с гор и все время сличает их с картой; Кузнечик потихоньку любуется пейзажем; Клинк дремлет, как многие бортмеханики в рейсе в хорошую погоду. Гриша Матвейчук выстукивает что-то своим телеграфным ключом на Большую землю, а я на штурманской линейке прикидываю тонно-километраж и примерную производительность полета.
И вдруг - бах! - пушечный выстрел, и оба мотора, дав по нескольку выхлопов, стали. Клинк мигом очнулся и принялся проверять бензокраны, показания приборов и все такое.
У меня все внутри оборвалось… Выключаю автопилот, перевожу самолет в планирование. Начинаю соображать, куда девать шестнадцать тонн нашей техники.
– Командир! - крикнул Матвейчук. - Я сейчас передаю по радио, что моторы отказал!!.
– Я точно знаю этот район, - наклонился ко мне Бондарев. - И не прерывал детальной ориентировки…
Кивнул хлопцам - действуйте! - и выбираю местечко получше. Но что справа, что слева - один черт; для посадки самолета местность никудышная…
Стало тихо-тихо. Машина снижается, горы все ближе, настроение падает вместе с высотой. По передним стеклам текут и смерзаются струйки крови. Здоровенная птичья лапа точно скребет когтями по стеклу.
Надо же случиться такому! Даже над Гималаями в воздухе оказалось тесно, и мы не разминулись с какой-то огромной птицей. Крылатый хищник, властитель местных небес, решил отомстить нашей технике, без труда ворвавшейся в его холодные владения…
Ах, еще бы тысчонки две высоты - и Клинк, возможно, сумел бы вдохнуть жизнь в моторы! Но где их взять, старина?
“Лунные” скалы вылезают со всех сторон и растут, будто мы рассматриваем их сквозь увеличительное стекло.
Вот справа - узкое ущелье, километров на двадцать в длину, а у самого начала его - единственная пригодная площадка.
Подвернули мы с Кузнечиком вправо и сели на нее с убранным шасси.
И только тогда я почувствовал усталость.
Редчайший случай в авиации, и надо же ему достаться на нашу долю! Дело было к вечеру и всего в 347 километрах от цели…
Справа - гигантская дьявольская “расческа” из черно-серых скал, слева - глубокий запекшийся шрам в могучем теле хребта, а сверху сыплются на нас трескучие сухие снежинки, гонимые морозным дыханием гор.
Но вся эта прелесть, сам понимаешь, особенно хороша, когда ты видишь ее у себя под крылом, когда вместо ноющей тишины твой слух бодрит шум моторов и когда стрелки приборов не стоят на нулях…
Клинк от души повозился в носу пилотской кабины и доложил нам обстановку. Крылатый разбойник таранил нас “в лоб” и буквально вывернул наизнанку все хозяйство включения зажигания, разомкнул контакты, оборвал проводники и выключил моторы.
И вот мы одни, под крышей мира, на самом чердаке…
Конечно, мы знали, что завтра, пусть через два-три дня, нас найдут, но все же картина не из приятных. Хлопцы мои держались бодро, а Кузнечик с Клинком даже начали сражаться в шахматы. Продуктов у нас вдоволь.
Спали в пилотской кабине, в меховых мешках. При посадке дверь грузовой кабины выломало, и мороз там делал что хотел.
Утро… Бондарев готовит завтрак, Матвейчук включил рацию (благо аккумуляторы целые!) и связывался с Большой землей.
– Командир, - сказал он, - спрашивают: как самочувствие и сможем ли продержаться еще?
– Сможем, - ответил я. - Пусть вышлют другой самолет в экспедицию…
– Они так и делают.
– Ну и отлично.
После завтрака для поддержания духа я предложил ребятам.продолжить шахматный турнир. Кузнечик полез в грузовую кабину, где он накануне оставил доску с отложенной партией, пошарил там и возвратился с лицом, бледным, как синоптическая карта.
– Что с тобой, парень?
– Командир, шахмат нет…
– Будет тебе, Кузнечик!
– Даю слово, командир, и там… чьи-то следы…
Я мигом вылез из самолета, глянул на снег и обмер. Веришь ли, старина, всякая всячина полезла в голову, будто фильтры в мозгу засорились!
– Это… “снежный человек”, - прошептал Бондарев, вылезая за мной.
Тогда я немного успокоился: снежный или другой, во всяком случае, человек, а не дьявол. С пистолетами в руках мы двинулись по следам. Отошли уже метров на пятьсот, как мой Кузнечик ойкнул и присел, а Клинк попятился и почему-то стал умильно приговаривать:
– Кутю-кутю-кутю…
Снова меня бросило в жар. Вижу: из-за скалы выглядывают два волосатых рыжих балбеса и наблюдают за нами. Под мышкой один из них держит нашу шахматную доску.
Но что меня поразило более всего, так это то, что они не убегали от нас! А ведь все, что я слышал и читал до сих пор о йети - “снежном человеке”, говорило за то, что они должны были убежать.
Стали мы ласково увещевать их на разные голоса и подходить ближе. Йети по-прежнему не убегают, только переводят взгляды с нас на самолет, и такое впечатление, что вид нашего самолета внушает им не страх, а, напротив, успокаивает!
– Бондарев, - тихо говорю я, - дай-ка им свою штурманскую линейку. Она белая, блестящая, должна им понравиться.
– Ни за что! - с достоинством произнес штурман.
– Командир, - прервал его Матвейчук, - я им лучше дам хлеба: у меня есть в кармане булка. Дать?
