– А таков: нелепо ставить вопрос об абсолютном смысле жизни. В разные эпохи в разных странах этот вопрос решался по-разному. Для нас, например, смысл жизни - освобождение людей от социальной несправедливости, угнетения человека человеком…
– Великолепно! Да, это - смысл жизни. Для человека. Для нескольких поколений. А потом? Что, как коммунизм построили, так жизнь смысл потеряла? Поймите, это не смысл жизни, это ближайшая цель - великая, прекрасная, но всетаки временная цель. Дальше надо глядеть, дальше! И не спешите отбрасывать элементарную биологию. Да, смысл жизни - это продление своего биологического вида. У вас - своего, у нас - своих. Выделим общее: продление существования разумных биологических объектов. А это означает в первую очередь сохранение мира, где живем мы, вы и прочие разумные биологические субъекты. Дайте сигарету! Впрочем, нет, не давайте.
Он вдруг остановился, повернулся к Шустерову и торжественно объявил:
– Уважаемый Лев Иванович! Вы первый представитель гомо сапиенс, с которым Союз Объединенных Человечеств вступил в официальный контакт. Мы просим вас быть нашим консулом на планете Земля и, если можно так выразиться, чрезвычайным тс лолномочным пророком…
– А почему именно я?
– А потому что у вас мозги варят, потому что вы подготовлены. И не ортодокс, вас убедить можно - да я вас уже убедил, верно?
– Н-ну…
– Не кокетничайте! И потому, что не боитесь рот раскрыть. Ладно, я продолжаю. Объединенные Человечества считают, что время для контакта наступило, поскольку вы, люди, самостоятельно открыли опасность, надвигающуюся на все разумные виды вообще: будущее сжатие Вселенной и обращение ее в сингулярность. Ваша планета необходима Союзу как форпост для дальнейшего продвижения к внешней части Галактики. К сожалению, сказочка о нуль-транспортировке пока остается сказкой, мы продвигаемся от мира к миру мелкими-перебежками, необходимы опорные базы. Мы обращаемся к планете Земля с просьбой и настоятельным призывом: помогите! Вы нужны! Нужна планета - как ступень в лестнице, нужна великая интеллектуальная мощь миллиардов людей. Без этого не достичь нашей цели, не предотвратить сжатия Вселенной…
– Да уж больно далека опасность, какая-то нереальная…
– Слушайте, вы! Вы себе представляете, что такое сжатие Вселенной? Ни черта! Вы ж тут знаете, что расширяется или там сжимается все пространство вообще! Додуматься до такой нелепости! Да мы про это в жизни не узнали бы, свет так и отсчитывал бы свои триста тысяч километров в секунду, безразлично, сжатые они или растянутые - и никакого красного смещения! А оно есть! А потом будет - фиолетовое, а тут уж станет по-настоящему тесно и жарко,- пространство не растянется и не сожмется, его просто будет все меньше и меньше между галактиками, звездами, между солнцами и планетами… ну вас к черту, дайте сигарету!
ГЕННАДИЙ РАЗУМОВ ЗА ЛЕСОМ, У МОРЯ…
Они были одни на всем свете. Не было рядом ни высокого берега, заросшего зеленой густой травой и низкорослым ветвистым кустарником, ни желто-серой широкой полосы длинного пляжа, ни пенящихся волн с белыми гребешками. И не было огромного многоэтажного дымного города, монотонно шумевшего недалеко за платановой рощей, за высокими скалистыми холмами.
Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, на старом растрескавшемся пне, обросшем мхом и древесными грибами.
Ее мягкие прохладные пальцы лежали в его широкой шершавой ладони. Она склонила голову к его плечу.
– Ты любишь меня? - прошептала она, чуть коснувшись его уха губами.
– Очень, - выдохнул он, еще крепче обняв ее за плечи.
. Они были одни во всем мире. Вокруг стояла насыщенная ароматом моря ночная прохлада. Черное низкое небо, усеянное россыпями блестящих звезд, колыхалось над ними, двигалось, волновалось.
– Смотри, сколько звезд, - сказала она, закинув голову назад и обняв его за шею.
– А сколько их падает, - он помедлил немного, потом добавил: - Знаешь что? Загадай желание.
– Я хочу, чтобы нам всегда-всегда, всю жизнь было так же хорошо, как сейчас… Вон, эта наша с тобой звездочка. Гляди, какая она большая, красивая… И как долго падает. - Она, счастливо улыбаясь, смотрела на небо, по краю которого медчленно плыла яркая оранжевая звезда.
Что-то было необычное в ее неторопливом скользящем падении. Другие падающие звезды быстро, стремительно прочерчивали небосвод, а эта опускалась как-то осторожно, неуверенно. Конечно, она, как и все, тоже падала, приближаясь к горизонту, тоже бледнела, тускнела и, казалось, вот-вот исчезнет совсем. Но вместе с тем эта звезда существовала как-то иначе,, как-то по-другому. Она одновременно исчезала и, наоборот, становилась с каждой минутой все больше, все ощутимее.
Трудно, невозможно было объяснить это ощущение, но безотчетный страх вдруг охватил все ее существо. Какая-то непонятная, странная тревога, как ветер, как шквал, неожиданно обрушилась на нее и стала стремительно и неумолимо нарастать, закрутила, понесла. Лоб покрылся испариной, похолодели руки, ноги, тело пробила дрожь.
– Ой, мне страшно! - вскрикнула она, почувствовав на себе чей-то пристальный пугающий взгляд. - Что-то приближается к нам, все ближе, ближе, уже здесь…
– Ну, что ты, родная, не бойся, я же с тобой, все в порядке. - Он крепко прижал ее к себе, обнял.
Но она видела, вернее, чувствовала ЭТО. ОНО было огромное, жуткое. Она не знала, что это, не могла объяснить свое состояние. Но ЭТО было, оно смотрело ей прямо в глаза, даже не в глаза, а куда-то внутрь, в самую ее суть, в душу.
И где-то в подсознании вдруг родилась мысль, что она должна выдержать этот страшный леденящий, парализующий взгляд, она не должна сдаваться, должна смотреть, смотреть, смотреть…
Вспомнилось, в детстве кто-то говорил: если в лесу встретишь волка, надо глядеть ему прямо в глаза, и зверь первый не выдержит взгляда человека, повернет назад, отступит.
Но это был не зверь. Это было нечто более свирепое, ужасное, невидимое, необъяснимое. Ничего общего с каким-то там волком, знакомым, понятным, совсем нестрашным, ЭТО не имело. ОНО было неосязаемым, невидимым и неслышимым, ОНО излучало какие-то волны, лучи, которые давили, жгли, леденили, оковывали все ее тело, все ее существо.
– Неужели ты ничего не чувствуешь, не видишь? - Она вцепилась в руку своего любимого. - Почему ты такой бесчувственный? Ну, смотри же, смотри. Вон туда, в сторону моря, или нет… в сторону гор.
Она вдруг поняла, что не знает, где ЭТО находится, откуда ОНО смотрит на нее. И от этого стало еще страшнее. Она попыталась собраться, сосредоточиться, найти ответ на мучившие ее вопросы. Только бы не опустить глаза, не сдаться. Впрочем, почему глаза? Нет, она вся должна сопротивляться, бороться, преодолеть ЭТО.
Ах, почему же он, ее родной, близкий человек, с которым у.нее всегда такое взаимопонимание, который всегда так чутко улавливает любое, даже самое крохотное изменение ее настроения, почему сейчас, в эту необычную, страшную минуту, он так глух, так слеп и бесчувствен? И у нее нет сил его растормошить, разбудить от этой нелепой, недопустимой спячки.
– Ну, успокойся, милая моя, дорогая. - Он крепко обнял ее за талию. - Что же это с тобой происходит? Ты вся дрожишь. Тебе холодно? Давай-ка, я тебя укрою, согрею.
Он укутал ее плечи своей плотной длинной курткой, надвинул ей на голову шерстяную шапку. Но это нисколько не помогло. Неужели он не понимает, что от ЭТОГО курткой и шапкой не спасешься?
– Отвлекись ты от своих тревог. Думай о чем-нибудь другом. - Он неторопливо просунул руку в карман куртки, достал сигарету, зажигалку, закурил, глубоко затягиваясь и пуская длинные струйки дыма. - Гляди, мотыльки улетают от табачного дыма. Это мотыльки-однодневки. Подумать только, ведь они живут всего
