моделировать реальные процессы, характеризующие реальные биологические коллективы. Хотя бы простейшие коллективы, например, образование и эволюцию муравейника.
О моделировании образования коллективов высших животных и тем более разумных существ никто пока и не заговаривал.
Вот эти-то модели Егорыч и стал с недавних пор называть крестиками-ноликами, хотя его собственный вклад в них был, как я уже говорил, немалым. Скорее уж, правда, они напоминали известную игру “морской бой”, но дело, понятно, не в словах.
Все знали, что хотел сказать Егорыч, но что он мог предложить взамен? Этого не понимал никто. Я не был исключением и тоже не понимал этого. Правда, я понимал другое: Егорыч не пустой критикан, ему вовсе не нужна дешевая популярность на манер той, которую охрипшими голосами завоевывают витии в курилках Ленинской библиотеки. Он критиковал - значит, чувствовал, что существует другой путь. Но он не говорил ничего об этом другом пути. Значит… значит, он не уверен в нем, не уверен в его реальности.
Мои стройные умозаключения были прерваны шорохом за спиной. Я обернулся и увидел, что, положив локти на перила террасы, к нам заглядывает пацан. Встретившись со мной глазами, он вроде бы в чем-то засомневался, но потом все-таки, переводя взгляд с меня на Егорыча, сказал:
– Дядя Саш, я там был.
– А, Тимур, - сказал Егорыч, увидев пацана, - ну что, передал все, как я сказал?
– Да, дядя Саша. Все нормально.
– Ну вот, спасибо. Молодец.
– Я побегу, дядя Саша, а то мне там надо… - И Тимур сделал неопределенное движение в сторону моря.
– Ну давай, давай, - сказал, усмехаясь, Егорыч.
– Приезжайте к нам, дядя Саша, приезжайте к нам еще. На будущий год приедете? - спрашивал Тимур, а сам был уже весь как спринтер, приготовившийся к забегу, весь напряженный и собранный и не срывающийся с колодок только из-за боязни фальстарта.
– Обязательно приеду, Тимур, обязательно. Ну, прощай. Беги куда тебе надо, а то опоздаешь. - И не успел Егорыч договорить это, а Тимур, как говорится, уж был таков.
– Что это у тебя за дела здесь, Александр Егорович, с местной пионерской организацией? - спросил я Егорыча, как только снова остался наедине с его безмятежностью.
– А это вовсе и не местная пионерская организация, а просто Тимур, - ответил он. - И между прочим, отличный парень, если хочешь знать. - Потом, помолчав с полминуты, добавил: - А посылал я его на почту. Надо же было с Москвой списаться. Вот я и написал Лебедеву, что выезжаю завтра.
– Как говорится, подробности письмом, - вставил я.
– АН и не письмом как раз, - ответил Егорыч и, указывая на свою толстую тетрадь для записей, хохотнул: - Я, брат, недаром в связи служил. Всей технике предпочитаю нарочного. Вот завтра в Москву поедем, ну заодно и как курьеры, вот эти мои подробности и отвезем.
– Да уж я вижу, Александр Егорыч, - сказал я, - что вы про службу не забываете. Прямо как на К.П здесь устроились, вестовых только посылаете.
– А это я потому, - сказал Егорыч, - Тимура, то есть, послал, что мне нельзя сейчас из дому отлучаться. Инкубационный период я тут проходил.
Теперь я уже сидел сама безмятежность и довольство. Сидел, попивал кофе и слушал Егорыча. Сидел, подставив спину напору теплого ветра, налетавшего из-за террасы. Теперь меня уже не задевали странные речи Егорыча о каком-то там инкубационном периоде или еще о чем там ему придет в голову. С меня вполне хватало того единственного рационального, что я выловил из этих речей: завтра мы, то есть я и Егорыч, едем в Москву и самое позднее послезавтра утром будем на работе, и Лебедев уже знает об этом. Цель моей командировки была достигнута, и спокойствие осенило меня.
Но в этот вечер мы с Егорычем были, по-видимому, сообщающимися сосудами. Во всяком случае, для эмоций. Потому что спокойствие, снизошедшее, наконец, на меня, без сомнения, досталось мне от моего собеседника. А взамен он получил мою нервозность, которая возрастала в нем с минуты на минуту.
Поддерживая со мной нейтральный программистский треп (о том, что-де для верности надо бы затирать нули перед записью или о разных таинственных остановах, о “грязи”, которую печатает иногда широкая печать, и тому подобной мистике), Егорыч все чаще посматривал на часы, а от часов его озабоченный взгляд прыгал в начинающую сгущаться темь за террасой. Он словно бы кого-то ждал. Но никто не шел.
Наконец, когда он привстал, сдвинул посуду и хотел уже уносить ее в дом, по дороге, ведущей к морю, послышались чьи-то шаги. Я обернулся и увидел, что снизу, из города, довольно быстрым шагом идет девушка. Она шла быстро и неровно, словно бы шатаясь, а когда она поравнялась с нашей террасой, я разглядел, что лицо у нее очень расстроенное. Похоже было, что она совсем недавно плакала. Девушка, проходя мимо, бросила в нашу сторону быстрый взгляд и чуть замедлила шаг, но затем отвернулась и снова полетела к гряде акаций, за которой был обрыв к морю.
Я посмотрел на Егорыча: уж не ее ли он ждал? Но нестандартный Егорыч,- хоть и оценивал с видимым напряжением всю ситуацию, вмешиваться в нее, вероятно, не собирался,
– Александр Егорович, - не вытерпел я, - что это с девчонкой? Расстроенная какая-то… И чего она на берег побежала?
Егорыч окончательно поднялся и, казалось, не слыша моих слов, направился к внутренней двери. Открыв ее, он, стоя в дверном проеме, обернулся ко мне и сказал:
– Я сейчас. Вот… стаканы отнесу. Посиди подожди здесь. Я сейчас приду. Поговорим еще.
Потом прошел в комнату и ногой закрыл за собой дверь.
Я остался на террасе один. Но одиночество мое продолжалось минут десять. Сверху, из-за кустов, появилось какое-то белое пятно (темнело быстро, и на пятьдесят-сто метров разглядеть что-либо было трудно). Пятно увеличивалось, послышались шаги, и я увидел, что пятно превратилось в ту же девушку, что недавно прошла мимо нас к морю, и что она направляется прямо ко мне…
Когда через пять минут Егорыч снова вышел на террасу, девушка (которую, оказалось, звали Леной) уже сидела по моему приглашению в одном из плетеных кресел и рассказывала свою историю. А вернее, уже закончила рассказывать. Благо история была несложна. Как говорится, четверо в “Москвиче”, не считая бензина. Путешествуют по асфальтовым волнам приморских шоссе. Один (вернее, одна) поссорился с тремя и решил доказать, что не нуждается в их обществе. Этим одним и была сидящая напротив меня немного напуганная симпатичная москвичка Лена. А напугалась она моря. Крупно поговорив со своей компанией, Лена объявила им о разрыве всех дипломатических отношений и покинула территорию враждебной партии. Надо было где-то ночевать, и с горячки она решила устроиться прямо на берегу моря, что казалось ей романтично и мило. Однако, кое-как пристроившись на совершенно неприспособленных к этому береговых камнях, Леночка (про себя я уже называл ее так) быстро поняла, что спать бок о бок с такой беспокойной громадой, как море, - занятие не для нее.
– Проходя мимо вашего крайнего дома, - говорила Лена (и была при этом совершенно права, так как дом, где обитал Егорыч, действительно стоял уже совершенно на отшибе), - я увидела, что вы не спите, и… с вами сидел еще второй мужчина, эффектный такой, с сединой… Он ученый, да?
Словом, она решила попроситься на ночлег. Мысленно чертыхаясь, что заметили опять-таки Егорыча, а не меня, я вкратце, кивая на Лену, изложил ее историю Егорычу. Егорыч с учтивостью заметил, что, не считая мансарды на втором этаже, в доме как раз три комнаты, и любая из них вполне сносно оборудована, если и не для жилья, то уж для ночлега. Вопрос, таким образом, был решен. Егорыч тут же увел Лену в дом, с тем чтобы она что-нибудь перекусила на сон грядущий.
Я остался на террасе и некоторое время не уходил в дом с тайной надеждой, что Леночка не сразу пойдет спать, а выйдет перед этим ко мне. Вдыхать теплое, сонное дуновение, долетающее с моря, слушать темную южную ночь, темнота которой вовсе не реагировала на острые уколы энергичных звезд, и шепотом, чтобы не услышал Егорыч, беседовать с Леночкой - согласитесь, программа у меня была что надо.
Но, как известно, осуществление даже самых лучших программ часто зависит вовсе не от тех, кто их
