– Поцелуй тебе передавала, - сообщил Иуда, помялся немного и спросил: На меня не сердишься?
Сын Божий печально усмехнулся.
– А чего мне на тебя сердиться? Сам ведь не раз говорил: не судите и не судимы будете. Да и не ты все это затеял, понимаю, что по нужде поступал.
– Спасибо, - со слезою в глазах поблагодарил Иуда. - А то у меня на душе почти две тысячи лет паршиво было. Веришь, глаз из котла показывать не хотел.
– А говорили, что ты в центре Коцита в пасти у самого Сатаны…
– Кто говорил-то?
– Да Данте, который, значит, Алигьери.
– Ну, значит, приврал. Ты же знаешь, темнейший князь мухи не обидит. Да и брезгливый он. Разве такой станет что-то в пасти держать? Он тебе привет передавал. Догадываешься, о чем речь?
Сын Божий многозначительно прикрыл глаза.
– Все-таки решился?
– Потом расскажу. - Иуда придвинул к собеседнику дорожную сумку с наклейками Чистилища. - Хлебушка тебе передал.
Сын Божий сел, достал из сумки батон белого хлеба, разломил его и обнаружил в хлебе бутылку, обернутую пергаментом. Пергамент он торопливо спрятал за пазуху, бутылку положил за себя.
– Наших позвать надо, - сказал он.
– Петра не зови, - опасливо сказал Иуда. - Злой он. Тогда в саду никто и опомниться не успел, а он ухо рабу первосвященника Малха отрубил. И меня он не любит. Все знает, а не любит. И ненадежен он, Изя. Помнишь, как трижды за ночь от тебя отрекся?
Иуда вздохнул.
– Эх, доля! Я сделал все, как сказано было, а меня за то в Ад и клеймо предателя на все времена, он, гаденыш, трижды за ночь отрекся, а ему - ключи от райских врат. Где справедливость, равви?
– Так задумано было, - сказал Сын Божий. - И ты Петра не замай. Я ему верю. Он только с виду колеблющийся, а в душе ведь истинный камень!
– Поступай как знаешь, - проворчал кариотянин. - Только предупреди, чтобы не лез он ко мне со своими претензиями.
– Хлеба много привез? - сменил тему Сын Божий.
– Двенадцать батонов. Как раз на Тайную вечерю!
– Сам знаешь, апостолам твои двенадцать батонов как слону дробинка, хмыкнул учитель.
– Это тебе не красное милетское, - возразил кариотянин. - Пшеничный, неразбавленный…
– Дидима жалко, - вздохнул Сын Божий. - Он же ничего, кроме виноградных вин, не употребляет.
– Это для души, - упрямо возразил посланник Ада. - А спирт для дела!
– Да, - словно о чем-то незначительном вспомнила ипостась. - Слушок прошел. Говорят, что папаша кого-то в Ад отправил. Говорят, мужик этот настоящий профессионал!
– Это хорошо, что ты мне сказал, - отозвался Иуда. - Найдем мы этого разведчика. Наши весь Ад на уши поставят, но того, кто нужен, найдут. Сейчас соглядатаи ни к чему.
Сын Божий внимательно оглядел своего бывшего апостола.
– Огрубел ты там, Иуда, - подметил он. - Тверже стал, стержень в тебе появился.
– Так ведь со дня смерти по полной программе в Аду гоняли, - поежился собеседник. - Котел, смола, гвозди, олово расплавленное, сера… Лучше не вспоминать!
9
В каптерке у Длиннорыла было уютно, и даже Железная Дева, стоявшая в углу в окружении разнообразных пыточных приспособлений, не портила этого ощущения. К Деве и иным приспособлениям, вроде испанского сапога демон Смоляк отнесся с практичностью бывшего сотрудника госбезопасности.
Сегодня было скучно. Компании не получилось, и Длиннорыл со Смоляком пили коньяк. Расписывать вдвоем пульку - все равно что играть в бильярд одному. Нет в такой игре никакого азарта.
Длиннорыл был настроен поговорить.
Был он безобразно лохмат, и кисточка хвоста у него неухоженной была, а копыта были сбитые и безо всякой лакировки. Даже не верилось, что совсем недавно он занимался дипломатией и только волею обстоятельств опустился на адское дно. Казалось, что он в этой обстановке родился и жил вечно. Но рассуждал он классически трезво, и в формулировках его чеканных сразу чувствовалась выучка.
С осторожностью и дальновидностью оперативного работника демон Смоляк направлял беседу. Осторожно намекнул он на возможность райского блаженства, пытаясь прощупать падшего демона на предмет возможной вербовки. Полномочий на то ему никто не давал, но демон Смоляк резонно полагал, что победителей и здесь никто не судит.
– Райское блаженство! - Длиннорыл фыркнул в стакан и макнул в коньяк рыло. - Ты мне, Смоляк, всех ихних гурий и праведниц посули, я распятие целовать стану, воду святую выпью, а в рай не пойду!
– Что так? - с показным равнодушием спросил Смоляк, пытаясь наколоть на вилку скользкий соленый грибок.
– У них же там сплошной учет! - Длиннорыл хлебнул коньячку, красные глазки его привычно увлажнились и заблестели. - Даже формулировка такая есть, мол. Рай - это учет и контроль. Ты думаешь, что у них, скажем, захотел гурию, иди и пользуйся? Вот тебе! - Длиннорыл сложил когтистую лапу в непослушный кукиш. - У них, браток, на гурий талоны, на амброзию и нектар талоны… А ведь моча, Смоляк, никакой крепости, сам пробовал… На арфы у них списочная очередь, хитоны раз в год выдают. Коньяк пить - грех, водочка и самогон - вообще подсудное дело. Застукают, тут же в Чистилище отправят, херувимам на воспитание. Ты, Смоляк, в Раю не был, а мне приходилось, когда я в демонах внешних сношений служил. А собрания ихние? - Длиннорыла скривило. - Не хочешь идти на собрание, так заставят! Шесть часов в сутки у них распевание псалмов и гимнов. Распевание, говорю, а не распивание! Славословиями приходится заниматься, а то ведь в нелояльности уличить могут. Не-ет. - Длиннорыл погрозил пальцем, плеснул себе в стакан и ткнулся и пряную жидкость розовым мокрым пятачком. - Ихняя жизнь не для чертей. Мы черти простые, а там за карты - в Чистилище, за журнальчики невинные, - он ткнул лапой в порнографический хлам, - в Чистилище! Ляпнешь что-нибудь про… нимбоносца… вообще хана
Длиннорыл откровенничал. Новоявленному демону любопытно было слушать откровения старого черта, а контрразведчик, еще живущий в нем, морщился - не о том, не о том беседа шла! И все прикидывала гэбэшная душа демона, как ей направить разговор в нужное русло.
Длиннорыл еще больше понизил голос.
– Этот… с нимбом… думаешь, он сам безгрешный? Во! - Кукиш снова ткнулся в рыло демона Смоляка. - Этот его голубок, так он и не голубь даже, а истинный бык-производитель, только с крылышками. Кого он только матерью не объявлял, а сам лишит бабу невинности и фр-р-р… - Длиннорыл неопределенно махнул лапой, - ворковать о непорочном зачатии. И кровушка на нем, гадом буду. Помню, один поэт о нем всю правду узнал и поэму правдивую написал…
– Что за поэт?
Длиннорыл задумался.
– Не помню, - признался он. - Курчавенький такой, смуглый. Предок у него еще из эфиопов был, а поэма 'Гаврилиада' называлась. А вот как зовут… - Длиннорыл опять задумался, потом безнадежно махнул рукой. - В общем, когда этот узнал, поэта смугленького под пулю по его указанию подставили. Этот, который поэта замочил, у нас посмертное отбывает. Данко его фамилия. А сам он блондин. Такие вот, брат, дела!
– А наш? - провел очередную разведку Смоляк.
– Наш… - Длиннорыл положил мохнатую лапу на плечо товарища. - Ты, Смоляк, случаем, не стукач?
– Нет, - чистосердечно и почти правдиво ответил за демона полковник Двигун. За годы службы в ГБ
