напрочь, а оставшаяся треть смотрелась нарочито рельефно. Так мог выглядеть Грегори Пек в роли антаркта, но отнюдь не антаркт. С таким хлыщом Ломаев не только не пошел бы ни в разведку, ни в санно- гусеничный поход - он не оставил бы его на зимовку даже на самой благоустроенной из антарктических станций.
– Так надо, - хладнокровно заявил Шимашевич взбешенному конгрессмену, ворвавшемуся к набобу аки вихрь. - Носи имидж на здоровье. А что, по-моему, соответствует… Теперь одежда. Примерь пока вот этот костюм, он мне все равно велик, а в Женеве тебя обслужат по высшему разряду, я уже договорился. Теперь запоминай: с тобой свяжется человек по имени Иост ван Трек…
Вновь ступив на родной материк с перегруженной сведениями головой и свертком под мышкой, Ломаев первым делом задымил «Примой». Помахав рукой удаляющейся резиновой лодке, торчал на галечном пляже, пока не скурил сигарету до пальцев, - и мстительно выщелкнул бычок в серые волны.
То, что ему с новоприобретенным имиджем предстояло стать мишенью для острот со стороны коллег- соотечественников - это было понятно. Чепуха, перетерпеть и наплевать… Не очень понятно было, чего в действительности хотел антарктический набоб. Только лишь проинструктировать да помыть-постричь? Наверное, самый правильный ответ: и это тоже. Черт его разберет, Шимашевича, у него на поверхности всегда меньшая доля, как у айсберга. Но условий не ставил, руки не выкручивал, вот что странно… Уверен, что возьмет свое и так? Похоже на то. А может, попросту приручал нужного человечка по классической русской методе - в баньке да запанибрата?
Он так и не понял, приятны ему были заботы Шимашевича или противны.
По счастью, на берег опять лег туман, и к своему домику Ломаев прокрался почти никем не замеченным. Исключение составили Тохтамыш, немедленно выразивший свое отношение к новой внешности старого знакомого озадаченным лаем, и долговязый Эндрю Макинтош, пробиравшийся вдоль натянутого леера в сторону радиодомика. Наткнувшись на Ломаева, австралиец в первый момент механически пробормотал «сорри», во второй - отступил на шаг, пристально вглядываясь, а в третий - опознал приятеля. Киноидное междометие «Bay!» выскочило из удивленно разинутого австралийского рта и завязло в тумане.
– Спаниель, - раздраженно прокомментировал Ломаев. - Доберман. Тохтамыш-второй.
Макинтош не обиделся.
– Вери найс! - объявил он, завершив наружный осмотр и заинтересовавшись свертком: - А это есть какая такая? Уот из?
По-русски он говорил еще хуже Шеклтона, но прогресс чувствовался. Полтора месяца назад, едва прибыв в Новорусскую, Макинтош знал от силы полсотни русских слов и комбинировал их в самых диковинных сочетаниях. Теперь его словарь значительно пополнился. Правда, далеко не все из усвоенных им слов и выражений можно было занести в словари нормативной русской лексики.
– Обмундирование для Швейцарии. Пиджак, брюки, жилетка, галстук…
– Оу, я есть понимать, - расцвел Макинтош. - Мой болшой поздравлений. Антарктик дьепломат! Биг босс Геннадий! Бери гуд кариа… как сказать… карьер, да?
– Карриер, - злобно отозвался Ломаев. - Бациллоноситель.
– Ноу! Ноу! Карриер - авианосец. Носить, держать. Подпорка, да? Богатый инглиш слов, много смыслов. У вас есть карош пословиц: «Чем дальше влез, тем больший дроф». Дроф - это русски дикий птиц, да?
– Дрофа, - поправил свежеиспеченный мачо, блеснув эрудицией. - Литтл рашен казуар.
Трое суток спустя Ломаев вылетел в Амундсен-Скотт.
На сей раз его сопровождал Игорь Непрухин, в последние недели совершенно затурканный, а ныне ошалевший от счастливой перспективы несколько часов ничего не делать. Наряду с начальниками других станций он был вызван ради обсуждения и принятия плана обороны Свободной Антарктиды на случай агрессии и обоснованно подозревал, что от перемены мест его каторжный рабочий режим не претерпит изменений к лучшему. Тем больше было оснований ценить каждую минуту перелета.
Ура, братцы, живем, выспаться можно!..
Часов для сна оказалось меньше, чем хотелось бы: летели не на привычном тихоходе «Ан-3», а на «Ил-14», специально по такому случаю пригнанном из Новолазаревской приказом Троеглазова. Не для почета - для надежности. Пусть самолет старенький, зато двухмоторный, в случае чего дотянет и на одном, а не дотянет, так авось хоть сядет безаварийно. Даже с максимальной нагрузкой на крыло.
А груз был. Помимо Ломаева и Непрухина, самолет вез на бывший географический полюс пять сборно- щитовых домиков и три бочки солярки. Презент. Троеглазов, правда, категорически запретил пилоту брать на борт что-либо еще, кроме двух вип-персон, и вип-персонам пришлось осуществить нажим. После того как пилоту поднесли в дружеском кругу, и поднесли еще и еще раз, он согласился с общим мнением, что приказ Троеглазова есть старые, неприемлемые замашки начальника экспедиции и вообще атавизм. Наутро он, правда, раскаялся, но самолет уже был загружен и решительно никто не горел желанием его разгружать. Авиатор ограничился тем, что высказал пару мрачных пророчеств относительно предстоящего полета и махнул рукой: от винтов!
Быть может, он и нервничал в первый час полета в сплошном тумане, под которым простирались зона трещин и зона застругов. Вип-персоны не нервничали - им было не до того. Оба вдруг с удивлением обнаружили, что совершенно не хотят спать.
Быть может, это случилось оттого, что провожали их всем поселком, сильно разросшимся за последнее время вокруг Новорусской, как растет большой кристалл вокруг кристаллика-затравки, и всему поселку пилот орал: «От винтов!» Как-то само собой получилась, что люди не сговариваясь потянулись на ВПП, и кучками, и по одному-двое. Никто их не звал - а пришли. Пришли все до единого старожилы-зимовщики. Пришли почти поголовно яхтсмены. Пришли новоселы, еще не получившие антарктического гражданства, большей частью не русские, а с миру по нитке: малайцы, японцы, индусы, один почему-то грек, две немецкие семьи… Шутили, смеялись, подначивали отбывающих и друг друга, и никто не сказал ненужных напутственных слов, а только у Ломаева вдруг запершило в горле. Дор-рогие мои! Хорошие мои! Как сказать-то такое, чтобы прозвучало не смешно, не выспренно и не глупо?.. А никак. И Ломаев, стыдясь и отворачиваясь, лишь помахал им рукой, пре-ясде чем захлопнуть овальную дверцу… Антаркты!
Давно ли Женька Большой полаялся, а затем и подрался с Уховым? Едва не дошло до «стенка на стенку» - яхтсмены против зимовщиков. Чуть ли не вчера это было. Растаскивали психов - плюнуть хотелось и уехать без возврата. А ныне вон - стоят в обнимку, как лучшие друзья, хохочут над «дипломатом с имиджем». Да я клоуном выряжусь, колесом пройдусь, только пусть эта сказка не кончается…
Какой уж тут сон.
– Это у нас второе дыхание открылось, - проворчал расчувствовавшийся и потому недовольный собой Ломаев. - Втягиваемся помалу. Вот ведь подлость: можно отдохнуть, а работать хочется…
– Кофе будешь? - осведомился Непрухин, извлекая из рюкзачка термос.
– С коньяком?
– Нет коньяка. Вообще нет, разве что у Шимашевича, но он твой кореш, не мой… Просто хороший кофе, пей.
– Не хочу, - отверг Ломаев. - Осоловею, в сон потянет.
– Это с черного-то кофе?
– С него. Я свою кандидатскую два года писал ночами, ну и заработал парадоксальную реакцию… Спасибо, что не язву.
Сиденье на секунду провалилось вниз и сейчас же вернулось, наподдав по копчику, - самолет тряхнуло в воздушной яме. Пролив горячий кофе на колени, Непрухин только ругнулся, не зашипев от боли, - Антарктида пока не давала повода сменить на шорты толстые штаны на верблюжьем меху.
– : Не переживай, язву ты еще заработаешь…
– С тобой - безусловно.
– Добрый ты, однако… Не со мной - в Женеве. Не боишься туда лететь?
Ломаев скорчил кислую мину:
– Лететь - нет, привык, а вот там… Я же не дипломат и не оратор. Ну что я там такого скажу, чтобы все нас поняли, а? Иногда - да, знаю точно, как себя вести и что говорить, а иногда как накатит… Сижу и
