Совсем иначе отреагировали на роман критики.
Народившаяся советская критика фантастику вообще не особенно жаловала, в 20-30-е гг. практически не появлялось статей или рецензий, авторы которых хоть сколь-нибудь пытались бы осмыслить фантастику как явления культуры (пожалуй, единственная серьезная литературоведческая работа в этой области — очерк «Герберт Уэллс» — была написана Евгением Замятиным в 1922 году). Увы, в эти годы преобладало негативное отношение как к НФ, так и к приключенческой литературе. Сами статьи чаще напоминали директивы сверху, настойчиво призывавшие фантастов к 'плановости' в изображении будущего и отражении реальных перспектив Советской России в области техники и сельского хозяйства.
Находились даже такие критики (например, А.Ивич и Я.Рыкачев), которые рекомендовали и вовсе исключить фантастическую и приключенческую прозу из советской литературы, считая эти жанры явлениями чуждыми 'революционному' духу советского народа, разносчиками 'буржуазной заразы'. В страшном 1938 году Александр Беляев не побоялся выступить в защиту гонимого жанра, опубликовав программную статью под символичным названием 'Золушка'. В ней он с горечью писал: 'Судьба советской научной фантастики похожа на судьбу сказочной Золушки — у обеих двойная жизнь: блестящий выезд на бал и унылое существование нелюбимой падчерицы, сидящей в затрапезном платье, в темном углу кухни' (Лит. газ. 1938. 15 мая).
Понятное дело, что А.Беляеву доставалось от критиков куда больше и чаще, чем другим авторам- фантастам. Это и не удивительно — он был не только самым плодовитым фантастом 20-х, но и самым влиятельным, в некотором роде даже законодателем фантастической моды.
Беляева и его роман 'Человек-амфибия' обвиняли практически во всех смертных грехах: в ассоциальности, в антинаучности, в буржуазности, в подражательстве… С особой ретивостью набрасывались на писателя в 'тюремные' 30-е, припоминая Беляеву его старые 'грехи'.
Рецензируя «Человека-амфибию», довольно известный в те годы критик Александр Ивич (псевдоним Игнатия Бернштейна) буквально уничтожал Беляева как писателя: «В этой научно-беспредметной повести нет ни социального, ни философского содержания. Роман оказывается ничем не загруженным, кроме серии средней занимательности несколько статичных приключений. «…» «Человек-амфибия» оказался развлекательным романом, книгой легкого чтения, не имеющей сколько-нибудь заметного литературного значения».
Много чего еще было в ивичевской invectica orato, вплоть до обвинений Беляева в отступничестве от материалистического учения.
Вспомним еще одну публикацию этого критика, появившуюся в «Литературном обозрении» в 1941 году. Статья вышла незадолго до смерти Беляева, и, будто подводя черту под писательской карьерой фантаста, Ивич (тоже, между прочим, пописывавший. Но кто сегодня помнит о нем?) завистливо заявляет: беляевские персонажи 'одинаково безразличны читателю'. И далее, возвращаясь к любимым еще с конца 20-х объектам обстрела — романам 'Человек-амфибия' и «Голова профессора Доуэля', — пишет: 'Психологическое и социальное содержание этих произведений значительно беднее, чем у Уэллса, если не вовсе отсутствует. Занимательная фабула оказывается полой: в ней нет добротного заполнителя. Фантастические опыты героев Беляева — бесцельны, они не отражают действительных перспектив науки' (Лит. обозрение. 1941. N 3).
Другой рецензент 'Литературного обозрения' столь же невнятно клеймил фантаста: 'В мире научной фантастики, оказывается, все возможно. И писатель может писать произведения, не имеющие ничего общего с его собственными установками' (1938. N 24).
На якобы научную несостоятельность 'Человека-амфибии' в первую очередь и обрушивались критические замечания, что лишний раз подтверждало нежелание рецензентов понять специфику фантастического жанра. Нелестно отозвался о романе даже маститый литературовед В.Шкловский, который и сам в 20-е грешил фантастикой: 'Странная амфибия, чисто фантастический роман, к которому пришиты жабры научного опровержения' (Дет. лит. 1938. N 20).
Да что там критики! Ополчились на роман и иные с позволения сказать 'коллеги' по фантастическому цеху. И некоторые из таких обвинений звучали куда более серьезнее и больнее упреков 'научного свойства'. Вот как звучала инвектива скучнейшего из научных фантастов Абрама Палея: 'В социальном же отношении идея романа реакционная, так как она пропагандирует ничем не оправданные хирургические эксперименты над людьми' (Лит. учеба. 1936. N 2).
Негативное отношение как к Беляеву, так и к главной его книге (при том, что с издания в 1946 г. именно с «Человека-амфибии» началось возвращение книг писателя в послевоенную литературу) сохранялось достаточно долго — даже после смерти фантаста. Вот как, например, трактует роман критик О.Хузе: '…В фантастическом романе А.Беляев развивает реакционную идею отказа от борьбы угнетенных за свои права и предлагает им биологические приспособления, чтобы обосноваться для жизни в подводном мире' (Сб. 'Вопросы детской литературы'. М.;Л., 1953). Не менее 'красочно' выглядит характеристика, посмертно выданная писателю во втором издании Большой советской энциклопедии (1950): 'Автор многих живо и увлекательно написанных научно-фантастических рассказов и романов… Однако некоторые произведения Б. не свободны от штампов буржуазных фантастических романов, что приводило иногда писателя к отступлению от реализма (роман 'Человек-амфибия')'.
Время, однако, расставило все на свои места. Любовь читателей оказалась куда сильнее идеологических установок.
Кстати, насчет 'отступления от реализма'. Неизвестно, что пытался сказать автор биографической заметки в БСЭ, зато известно другое: фантастика в лучших своих проявлениях порождена проблемами и мечтами реального мира, хотя и отражает, переосмысливает их иначе, чем это делается в реалистической литературе.
Научно-фантастический роман 'Человек-амфибия' возник не на пустом месте. В авторском послесловии к журнальной публикации Беляев прямо признавался, что в основе романа — события действительные:
'Профессор Сальватор — не вымышленное лицо, так же как не вымышлен и его процесс. Этот процесс действительно происходил в Буэнос-Айресе в 1926 году и произвел в свое время не меньшую сенсацию в Южной и Северной Америке, чем так называемый 'обезьяний процесс' в Дейтоне… В последнем процессе, как известно, обвиняемый — учитель Скопс оказался на скамье подсудимых за преподавание в школе 'крамольной' теории Дарвина. Сальватор же был приговорен верховным судом к долгосрочному тюремному заключению за святотатство, так как 'не подобает человеку изменять то, что сотворено по образу и подобию божию'. Таким образом, в основе обвинения Сальватора лежали те же религиозные мотивы, что и в 'обезьяньем' процессе. Разница между этими процессами только в том, что Скопс преподавал теорию эволюции, а Сальватор как бы осуществлял эту теорию на практике, искусственно преобразовывая человеческое тело.
Большинство описанных в романе операций действительно были произведены Сальватором…'
Но есть у романа и литературный 'прототип'. Да, Беляев не был первым, «создавшим» человека, способного жить в воде и на суше. Много раньше Ихтиандра 'появился на свет'… Иктанер, персонаж романа 'Иктанер и Моизета' забытого ныне французского беллетриста Жана де Ла Ира. Роман этот был переведен на русский язык еще в 1911 году. Научно-фантастическая идея действительно схожа с 'Человеком- амфибией': талантливый ученый Оксус пересаживает жабры акулы человеку. Но на этом общность двух романов исчерпывается. Попытки обвинить Беляева в плагиате — однозначно несостоятельны. Советским фантастом позаимствована научная идея (ну, и отчасти, как вы догадались, и имя героя), на основе которой было создано принципиально новое по художественному наполнению, по социальному и научному звучанию произведение. В конце концов, ведь и Герберт Уэллс не был первым 'изобретателем' машины времени, точно так же как до 'Карика и Вали' Яна Ларри были 'Приключения доктора Скальпеля и фабзавуча Николки в мире малых величин' Виктора Гончарова и 'Лилипуты' А.Бленара. Как верно в свое время подметил известный критик-фантастиковед В.И.Бугров, Иктанер, который 'оставался всего лишь случайным научным феноменом, жертвой поданного вне социальных связей преступного эксперимента, попросту бессилен соперничать с 'Человеком-амфибией'. Романом не только остросоциальным, но и по-жюльверновски провидческим'.
