многотонному монстру, и правильно, нечего им отвлекаться на маленький двухместный мобильчик, мало ли кто и куда решил прокатиться ночью…
Лейтенант свою задачу выполнил с блеском. Сквозь сумрак белой ночи я отлично видел ограду – каменную, со стилизованными наконечниками не то пик, не то копий на гребне. Видел будку КПП на въезде. А ворот не было, и через их опустевший проем открывался вид на улицу Царского Села, огибавшую Екатерининский парк. По ней сейчас и катит Сабитов, надеюсь, лейтенант ничего не перепутал в горячке прорыва и свернул именно влево, как мы и договаривались… Выстрелы теперь доносились оттуда, из-за ограды. И здесь мой расчет сработал – неторопливо движущаяся громадина создавала иллюзию, что ее можно догнать на своих двоих, стоит лишь хорошенько поднажать. Но, естественно, человеку такое не под силу, разве что генаврам, созданным для быстрого бега.
Однако пришла пора и мне сматывать удочки. Путь открыт, охрана отвлеклась – вперед!
«Цикада» устремилась в серый полумрак питерской ночи.
Но тут открылось одно обстоятельство, поставившее жирный крест на моем простом, но эффективном плане. Обстоятельство именовалось замаскированной огневой точкой, оборудованной «молотком» и простреливающей подступы к особняку. Почему оттуда не стреляли по Сабитову, не знаю. Может быть, дежурство на этом посту не было постоянным, расчет заступал туда при тревоге и подбежал лишь сейчас. Или пулемет, по извечному российскому разгильдяйству, оказался не готов немедленно открыть огонь. Как бы то ни было, лейтенант проскочил, а «цикада» угодила под свинцовый град.
Менять планы поздно, и я вдавил педаль до упора, не жалея обмотки двигателей. Оставалась последняя надежда: пулеметчики здесь никуда не годные, не имеющие боевого опыта вообще и опыта стрельбы по быстро движущимся мишеням в частности.
Но уж если начинается полоса невезения, то не везет во всем… Не знаю, как остальные, но данный конкретный стрелок свое дело знал туго. Первая же очередь угодила в подъездную дорожку аккурат перед колесами «цикады». Красные светлячки трассеров красиво рикошетили от асфальта, позволяя пулеметчику вносить коррективы в стрельбу, и я понял – следующая очередь моя.
Резко затормозил, затем снова ускорился, пытаясь сбить прицел. Напрасная попытка, пули прошили оба правых колеса, мобиль пошел юзом, выскочил на газон… Пожалуй, я был прав в своих догадках – «цикада» принадлежит одному из офицеров, на оперативную машину наверняка поставили бы пулеустойчивую резину.
Я упрямо терзал реостат, пытаясь дотянуть до КПП. Оторваться от погони «цикада» уже неспособна, мне хотя бы оказаться снаружи, за оградой… А там, глядишь, что-нибудь да подвернется.
Но выпускать меня за ограду никто не собирался. Еще одна очередь, на сей раз по аккумуляторному отсеку. Вообще-то он куда менее страдает от стрельбы, чем двигатели на жидкотопливных машинах, не говоря уж об их бензобаках. У мобилей, если пуля пробивает одну из ячеек батареи Ллейтона, остальные продолжают работать в прежнем режиме, запас хода незначительно падает, а мощность и скорость остаются прежними…
Однако «цикада» катилась вперед, увлекаемая лишь инерцией. Электродвигатели не отзывались на движения педали, подсветка приборного щитка погасла. Скорее всего, шальная пуля перебила главную шину питания. И мобиль превратился в мертвую груду пластика и металла.
Отъездился…
13. Обыкновенная история
– …впятером, все по очереди. Потом передохнули и снова по кругу. И спереди, и сзади, и в рот, и по двое зараз, и по трое, и во всех позах, кто что придумает. «Благородие» большим выдумщиком оказался… Думала, сдохну там, в крови своей и блевотине. Но не сдохла, живучая оказалась… Как наигрались, поехали от Ибрагима, я в седле сидеть не могла, так привязали к лошади, всю спину ей закровила… По дороге двоим еще раз приспичило, прямо под кустиком разложили. А мне уже все равно стало… Думала, до замка доедем, там все и кончится, затрахают всей кодлой за ночь до смерти – и пусть… Но не доехали. Не повез меня «благородие» в замок. На каком-то полустанке оказались, не знаю где, все как в тумане было… Там эшелон стоял, вагоны с зэками. Неделю уже стоял, может, рельсы впереди взорвали, может, паровоз сломался, мне не докладывали… Кое-кто из зэков в побег наладился, и не всех поймали. Ну и продали меня вертухаям, чтобы у тех счет сходился. За канистру разведенного спирта. За пятилитровую.
Настена продолжала рассказывать – неторопливо, равнодушным голосом – о подробностях своего путешествия на Север. Ничего не пропуская. Обо всем, что с ней в первый же вечер проделывали охранники эшелона, компенсируя потраченный спирт. И о том, что происходило потом: и в поезде, и на пешем этапе, и в лагере, неожиданно оказавшемся на территории самозваной республики… И затем, на строительстве печорских укреплений. Везде одно и то же. Побои. Издевательства. Изнасилования, которые быстро перестали быть изнасилованиями – превратились в способ получить лишний кусок хлеба. Или просто в еще одну рутинную повинность после изнурительного рабочего дня.
Хотелось зажать уши и ничего не слышать, но Алька слушал. Внимательно. Каждое слово Настены ложилось кусочком раскаленного металла, выжигая душу.
– Вот так я и жила, Аленький. Если это жизнь… И тут – ты. Зачем? Зачем явился? Я ведь ту жизнь, прежнюю, глухим забором заколотила – не было ее, ничего не было… Зачем напомнил?!
Алька не знал, что сказать. Как тут утешишь… После такого не утешают. За такое надо мстить. Убивать…
Не утешают – но он все-таки попытался. Говорил, что все теперь в прошлом, что жизнь продолжается и будет совсем-совсем другой, что все забудется, как страшный сон…
Говорил и сам чувствовал – неубедительно звучат его слова… Фальшиво. Наверное, потому, что сам не верил в то, что произносил. Вернее, верил, и правильные в общем-то вещи излагал, но… Но в данном конкретном случае… Как такое позабыть? И Настене, и ему – как?!
– А знаешь, что самое страшное, Аленький? – спросила Настена, когда его утешения иссякли. И сама себе ответила: – Самое страшное, что все это под конец мне стало нравиться…
Алька почувствовал – ее рука потянулась, коснулась его груди и тут же отдернулась…
Разговор угас сам собой, словно костер, в который не подбрасывают топлива. Алька не спал, но лежал молча и неподвижно, глядя в сумрак широко раскрытыми глазами. И чувствовал: Настена не спит тоже.
Но сказать им друг другу было нечего.
Позже. Не сейчас. Надо пережить все, что вывалила на него Настена, пережить и разобраться в себе и в чувствах к ней…
Ведь Алька, если вдуматься, мог предъявить ей ту же самую претензию: «Зачем ты явилась?!» Он мысленно похоронил ее, и оплакал, и собрался жить дальше, в одиночку шагать по нелегкому пути, который выбрал давно, и надеяться, что, может быть, когда-то доведется встретиться на том пути с хорошей девушкой, и та сможет…
И тут – она… Зачем?
Настена, конечно, живая и теплая, не чета зомби, способным лишь к переноске тяжестей… И все-таки для Альки она – воскресший мертвец, рассказывающий страшные вещи о загробном мире.
Потом он разозлился на себя за такие мысли. Ты «манул» или кто? Тебя учили драться или размазывать сопли? Драться можно ведь не только с врагом, норовящим изрешетить тебя из автомата. Сейчас враг невидим и неосязаем – вся та мерзость, что скопилась в душе у любимой девушки. Все равно надо драться и побеждать!
Потом он стал думать, как победить. Чуть позже, уже в полудреме, ему приходили в голову замечательные слова – правильные, разящие наповал, способные исцелить душу, вытряхнуть из нее все мерзкое и гнусное…
Потом Алька уснул, и снилась ему весна в Заплюсье, свежая майская зелень и рассыпанные по ней желтые пятнышки мать-и-мачехи… Снилась фальшивая могилка Анастасии Гнедых – Алька сидел рядом с рыхлым холмиком и ждал, что сейчас земля на нем шевельнется, раздастся в стороны, и появится Настя, и он ей скажет все те замечательные слова, что придумал… И все у них будет хорошо.
Но земля на могильном холмике оставалась неподвижной.
14. На волю, в пампасы…
Третья очередь угодила аккурат в салон обездвиженной «цикады»: разлетались в стороны
