Тело под комбинезоном оказалось неподатливым, негнущимся. Чтобы снять «скорпион», закинутый за спину мертвеца, пришлось отсоединить ремень от антабки. Мимолетную мысль разжиться «саранчой» Алька тут же отбросил. Хоть размер на вид подходящий, но влезать в защитный комплект, только что снятый с трупа… причем с трупа не совсем свежего… Стирать и сушить негде и некогда. Лучше посчитать, что серьезных огневых контактов не предвидится.
Алька снял подсумок, почти пустой, всего один запасной магазин. Вытащил нож из вшитого на бедре «выдры» чехла, – в ножны, оставшиеся от Алькиного клинка, тот не вошел, оказавшись длиннее и шире. Засунул пока за пояс, потом придумает, как сладить какой-то чехол, чтобы не выпустить себе кишки при неудачном падении. Позаимствовал индивидуальную аптечку.
Шлем? А почему бы и нет? Сразу надевать необязательно, можно приторочить к ремню, а при оказии хорошенько вымыть и вычистить. Вещь полезная, всем известно, что две трети смертельных ранений приходятся на голову.
Но едва он начал стаскивать шлем с головы, изнутри ударила такая густая струя вони, что Алька тут же нахлобучил его обратно. Обойдется как-нибудь.
– Ну вот, – сказал Командир, – вышли они во всеоружии, и вострепетали враги их… Остаешься за главного. Я схожу на разведку. Давно здесь не был. Надо посмотреть, что за люди нынче живут. И чем питаются. А то как бы не вышло из сильного сладкое…
Алька не сразу понял последние слова, потом вспомнил старинную загадку. И разделочную в «консерватории». Да уж, не хотелось бы попасть из едящих в едомые.
Командир ушел. И тут же выяснилось, что быть «за главного» не так просто. За право быть главным в нынешнем мире платят кровью. Чаще всего чужой.
– Дай посмотреть! – сказал Наиль, когда Алька разбирался со «скорпионом» (ничего сложного: предохранитель, переключатели режима огня и вида боеприпасов, лишь назначение одной рубчатой кнопки оставалось под вопросом).
Детина в мундире с сорванными нашивками говорил нагло, уверенно, – не просил, требовал, – и уже протянул руку к автомату. Давний Алька, тот, что покинул с дедовской берданкой не нанесенную на карты деревеньку, – тот Алька наверное бы растерялся. Но с тех пор парень провел почти год в казарме «манулов», где реакцию на некоторые вещи новобранцам вколачивали в подкорку, причем вколачивали в буквальном смысле слова. Например, как реагировать, когда кто-то тянется к твоему оружию.
Не тратя время на разговоры и убеждения, Алька ладонью рубанул Наиля по руке – сильно, стараясь зацепить нервный узел. И зацепил, занятия по рукопашке не прошли даром.
– С-сука-а-а-а… – прошипел Наиль, левая рука его повисла плетью.
Правой дезертир попытался ударить Альку в лицо – без замаха, растопыренными пальцами, в надежде угодить в глаза.
Алька сработал четко, как на тренировке: шаг назад, финт – и прикладом в челюсть. Конечно, складной приклад у спецназовского автоматика не столь массивный, как был у «абакана», но Наилю хватило. Отлетел, приземлился задницей на моховую кочку, по лицу текла кровь, капала на камуфляжную куртку… Алька не совсем ко времени задумался: а почему, собственно, у дезертира все знаки различия с униформы сорваны? Какой смысл? Все равно в российских формированиях такой фасон не носят… И не прикинуться мирным жителем что перед своими, что перед чужими, не выдирают мирные жители нашивки с мясом, отпарывают аккуратно, если приходится донашивать военную форму…
Возможно, канувшие нашивки свидетельствовали, что служил Наиль не где-то еще, а в лагерной охране? И содрал он их второпях, опасаясь взбунтовавшихся зэков? Тогда…
Поднимая «скорпион», Алька понял: тогда Наиль вполне мог быть среди тех, кто насиловал Настену. Даже если не был – вполне мог. И понял другое: он очень хочет убить этого человека. Преднамеренно, а не как давеча на фабрике, в горячке боя… Надавить спуск и увидеть, как на лбу у него появится крохотная, словно от шила, ранка.
Палец подергивался, палец плясал на спусковом крючке.
– Лечь! – звенящим голосом скомандовал Алька. – Лицом вниз!
Потом он понял: целясь в переносицу Наиля, подспудно хотел, чтобы тот не выполнил приказ или замешкался. Чтобы появился повод для выстрела. Но дезертир рухнул, как подкошенный. На самом деле он охранял лагеря или все-таки воевал, но кое-что в жизни явно повидал. Знал, с каким лицом убивают.
Альку слегка отпустило. Подскочил, несколько раз ударил ногой в ребра, сильно ударил, хрустко, но уже без прежнего желания убить. Наступил дезертиру на затылок, втискивая лицо в мох. Выкрикнул:
– Кто здесь главный, гнида? Ну?!
Из глубин моховой кочки раздалось нечто неразборчивое, но общий смысл улавливался: главный здесь Алька и никто иной.
Вот так и только так, вертухай! Я «манул», а ты – дерьмо!
Теперь, по казарменной науке воспитания, успех необходимо закрепить. Поднять Наиля и заставить выполнить что-нибудь этакое, тяжелое и бессмысленное. Учитывая отсутствие сортиров и зубных щеток, триста приседаний будут в самый раз.
Но Алька ничего подобного не приказал, враз потеряв интерес к педагогическому процессу – перехватил взгляд Настены. До сих пор девушка избегала смотреть на него, а сейчас глядела во все глаза. Но лучше бы она этого не делала… Так же, наверное, она смотрела на очередных насильников после нескольких месяцев жизни в лагере.
Альке стало мерзко. Отошел, опустился на кочку… Как жить в этом поганом мире? Почему нельзя, как в старину, иметь нормальную работу, достаток, дом, жену, детей? Жить и не опасаться, что все это отберут, тебя убьют, а близких изнасилуют? Почему есть лишь один выбор: или ты остаешься человеком и тебя избивают, грабят, убивают, насилуют, – или избиваешь, грабишь и насилуешь ты?..
Ответа не было.
Вернее, ответа не существовало при заданных условиях задачи. В
Новый мир – вот ответ на все вопросы. Там нет нужды резать глотки за последние крохи еды и капли горючего. Там люди поневоле начнут помогать друг другу, иначе не победить в противостоянии с неведомой и дикой планетой. Там все наладится, пусть не сразу, постепенно, но наладится. И у них с Настеной наладится, мерзкое прошлое не изменить, но можно позабыть, если живешь настоящей и полной жизнью, живешь, каждый день открывая что-то новое в незнакомом мире.
В прекрасном новом мире…
4. Возле Медного Коня поцелуешь ты меня…
На Сенатской, как всегда, было многолюдно и шумно.
Все торговали всем – с лотков, с поставленных на землю ящиков, просто развесив на руках, громко нахваливали свой товар, стараясь перекричать конкурентов, и хватали за полу потенциальных покупателей.
Лишь один продавец вел себя величаво и достойно, резко выделяясь среди остальной толпы. Седобородый не то узбек, не то другой выходец с Востока молча сидел на низеньком пластиковом ящике, далеко вытянув вперед ногу. Единственную ногу – вторая была ампутирована выше колена, и протез старик не носил. На груди его поблескивала одинокая медаль – «За оборону Новосибирска», насколько я смог разглядеть ленточку.
На другом ящике перед аксакалом был разложен его товар – сероватые комочки «слизи», коричневые и желтые колбаски «пыльцы» и другие слабые и не очень наркотики растительного происхождения. Патрульные, временами проходившие мимо, прекрасно видели, чем торгует старик, но предпочитали не связываться.
Приобрести здесь можно было не только дурь – все, что душе угодно, особенно если знать, к кому подойти и шепнуть на ухо правильные слова, – на руках, на лотках и на ящиках красовались лишь самые безобидные из предлагаемых товаров.
Я ничего покупать не собирался. Прогуливался, глазел на товары, на продавцов. Ничего подозрительного. Никаких признаков, что готовится операция по моей поимке. А они – и операция, и
