рассказал, о том, как бросил Элис на третьем месяце беременности, это было давно, я учился на юриста и семейные сложности были ни к чему, но все равно мне еще долго оставалось не по себе, я знал, как пришлось страдать Элис, и хотел помочь, но у меня не было лишних денег, я с трудом самого себя содержал, легче стало на четвертом курсе, когда мне присудили за отличную учебу стипендию имени Брегсона, я попытался найти Элис — у нее давно уже должен был родиться ребенок и моя помощь ей не помешала бы, — но мне это так и не удалось: из Финикса она уехала, не оставив адреса, а задействовать свои уже довольно обширные знакомства я не решился; я мог найти Элис потом, когда стал адвокатом, и тем более — когда на меня начал работать Бертон, для которого поиск пропавших был рутинным делом. Почему я и потом не стал искать Элис? На этот вопрос я много раз отвечал по-разному. Сначала была Кэт и наша неудавшаяся женитьба, и наш сын Чарли, которого я уже не бросил, а впоследствии, когда мы с Кэт разошлись, помогал деньгами — только деньгами, потому что, уехав в Сиэттл, моя бывшая жена лишила нас с сыном возможности нормального общения. Было много коротких романов, не оставивших следа в душе, но и времени для поиска Элис — так мне казалось — не оставивших тоже.
Как бы то ни было, то, что я сделал, было злом, тем более — с точки зрения таких наверняка жестких моралистов, как «Христианские паломники», и почему я рассказал об этом Ревекке? Я ждал слов осуждения, даже надеялся на это — такой у меня случился приступ мазохизма перед самым рассветом, но Ревекка неожиданно сказала:
— Не бери в голову. Ты слишком чувствителен, милый. С Элис все в порядке. Не думаю, что она приняла бы от тебя какую-то помощь.
Я приподнялся на локте и посмотрел ей в глаза — в комнате уже было довольно светло, в восточное окно продавливался тяжелый, как мешок, серый и бесформенный рассветный призрак.
Ревекка провела по моей щеке ладонью и сказала:
— Да, ты правильно подумал. О тебе наводили справки.
— Вы нашли Элис?
— Конечно.
— Зачем?
— Ну… Возможно, эта история позволила бы держать тебя на крючке. Но ничего не вышло. Элис Морфи — преуспевающий юрист, живет в Детройте, ведет бракоразводные дела…
— Вышла замуж?
— Да, дважды. Детей у нее сейчас, кстати, трое, так что твой Макс не ощущает своей обособленности.
— И ты молчала…
— Ты не заговаривал об этом, — напомнила Ревекка.
Я повалился на подушку и смотрел в потолок до тех пор, пока Ревекка не прикрыла мне глаза ладонью. Потом на некоторое время мир исчез, во всяком случае для меня, и когда я опять обрел способность воспринимать окружавшую реальность, было, по-моему, не меньше девяти часов, и все для Бойзена, по идее, уже закончилось.
Я перелез через спавшую Ревекку, оделся и, открыв дверь на лестничную площадку, убедился в том, что Бойзена действительно казнили — охраны не оказалось на привычном месте.
Я разбудил Ревекку и сказал:
— Ты пойдешь со мной или останешься здесь?
Если Джемма и удивилась моему неожиданному появлению, то не подала вида.
— С приездом, шеф! — улыбнулась она. — Как Бразилия?
— Замечательно! — воскликнул я. — Ты видишь, какой у меня загар?
Джемма всегда говорила только правду, за что я ее порой ценил, а порой тихо ненавидел.
— Не похоже, шеф, что вы много времени проводили на пляже, — сказала она и добавила обиженно: — Не могли предупредить меня перед отъездом? Что я должна была говорить — полиции, журналистам, судье? Неужели дело было таким срочным и конфиденциальным?
— Да, — сказал я. — Очень интересное дело. Расскажу. Меня, надо полагать, искали не только перечисленные тобой лица, но и президент Соединенных Штатов, который не мог понять, почему мы не подаем на его имя прошения о помиловании Бойзена?
— Вот список, — Джемма, как всегда, была предельно аккуратна, перечень звонивших и приходивших состоял из четырех скрепленных страниц, и, пробежав его глазами, я понял простую вещь, давно уже, надо полагать, известную и Ревекке, и всем ее «паломникам»: никому мы в этом мире, в общем-то, не нужны по большому счету. Разве только тем, кто сам нам ни к черту не нужен.
Я разорвал листы на четыре части и бросил в урну.
— Надо полагать, — сказал я, — судья Арнольд — он в списке под номером два — очень удивился моему отсутствию?
— Не очень, — сообщила Джемма. — Он сказал, что ваш отказ от апелляции значительно упрощает и ускоряет процедуру.
— И все?
— Все.
— Замечательно, — сказал я задумчиво. — Именно этого я и ждал от судьи… Комиссара полиции — он в списке шестой — мой отъезд тоже из себя не вывел?
— А должен был? Эшер звонил трижды, но вопросы у него были административного характера — о ваших рабочих контактах с фирмой мистера Бертона, — так что я сумела удовлетворить его любопытство.
— Убийц Рика не нашли?
— Убийц? — удивилась Джемма. — О чем вы говорите, шеф? Это был несчастный случай. Дело закрыто.
Я прошел в кабинет, сел за стол — без единой пылинки, уборщица в мое отсутствие продолжала, конечно, работать, как обычно, — и задумался о том, как жить дальше.
С Ревеккой мы расстались в холле «Марк-сити» — она вызвала мне такси, внимательно оглядела со всех сторон, костюм, почищенный и отутюженный, сидел прекрасно, я это и сам чувствовал, рубашка и галстук тоже были в порядке. Мобильник оказался в кейсе, счастливо обнаруженном в камере хранения в ячейке, номер которой Ревекка вспомнила в тот момент, когда мы спустились в холл.
— Я позвоню, милый, не надо меня искать, — сказала она и исчезла, будто призрак из дешевой телевизионной мелодрамы.
До вечера я ждал, просматривая «Финикс таймс» и отвечая на звонки, не перестававшие поступать с тех пор, как по городу разнесся слух о моем возвращении. Любопытно (впрочем, это было бы любопытно, возможно, для комиссара Эшера, а я лишь скомкал листок и отправил в корзину следом за отчетом Джеммы), что в одном из отделений дипломата я обнаружил билет на Сан-Паулу, использованный в оба конца. Хотел бы я знать, кто летал в Бразилию под моим именем, и как провел там время. Наверняка его загар был сейчас более глубоким и ровным, чем мой.
Судья Арнольд зачитал приговор в понедельник, две с половиной недели назад. Судя по заметке в «Финикс таймс», осужденный Бойзен не был обескуражен отсутствием защитника, процедурных сложностей не возникло, нежелание подавать апелляцию, известное суду из представленной адвокатом Рознером записки, было лично подтверждено осужденным, отказавшимся и от заключительного слова.
Поскольку прошение о помиловании также подавать не предполагалось (адвокат Рознер утверждал это все в той же оставленной им, то есть мной, записке, а осужденный подтвердил), то подготовка к приведению приговора в исполнение прошла по ускоренной, а точнее, не заторможенной действиями защиты процедуре, и номере вечерней газеты уже помещены были фотографии, сделанные с экрана телевизора — большая пустая камера с единственной койкой посредине, все в белых тонах, типично больничная обстановка, на заднем плане застекленное окно, за которым видны лица присутствовавших при казни — размытые очертания, неважно. Лица Бойзена, лежавшего на кушетке, тоже было не разглядеть.
От священника, пришедшего в камеру, чтобы принять у осужденного последнюю исповедь и дать отпущение грехов, Бойзен наотрез отказался и умер в грехе, в каком и жил. Это особенно подчеркивалось в
