напряжение. — Господи, это даже представить себе невозможно — просто вот так подойти и бритвой… Безумие какое-то. Доктор говорит, тебе повезло, что ты жив остался.
— Что-то не очень мне везет в последнее время. Не понимаю как это я вообще, ничего не заметил.
— Доктор говорит, ты мог и не почувствовать. Там так тонко прорезано — как будто бумагой и не глубоко. Он тебе, кстати, здорово швы наложил, очень аккуратно.
— Сколько швов?
— Где-то пятнадцать, наверно. Но очень маленькие, я видела, когда тебе повязку меняли.
— Хорошо.
Я снова пощупал шов. Стежки казались мне вереницей черных мух, облепивших рану, сосущих кровь из открывшегося во мне добавочного рта.
— Ты постарайся сейчас отдохнуть, хорошо?
— А где я?
На одно жуткое мгновение мне показалось, что я опять в Вебстеровской клинике.
— В больнице Святого Фомы.
Палата был маленькая, рядом с моей койкой была втиснута еще одна, пустая. Окно выходило на Темзу. На другом берегу здание парламента светилось розовым и оранжевым в лучах вечернего солнца. Я обернулся к Лиз и заметил у нее новую черную сумочку от DKNY. Зная, что Донна Каран не признает политики конкурентных цен, я обозлился, что Лиз так тратится при наших убывающих финансах.
— Новая сумка? Мне нравится, — сказал я.
— Симпатичная, да? Не злись, с деньгами пока нормально. Мне отец несколько акций дал, чтобы я продала.
Это интересно. Я-то думал, что после провала «Ллойда» у Джералда никаких бумаг не осталось. Одно время шла речь даже о том, чтобы продать их гэмпширские семикомнатные хоромы в грегорианском стиле. Я спросил было, откуда взялись акции, но Лиз раздраженно прервала меня:
— Слушай, а как ты вообще в кино оказался? За Аланом следил, да? Его в полиции допрашивали.
Услышав это имя, я вспомнил все. Подробности последних событий молодыми зубами прорезались сквозь толщу транквилизаторов.
— Его не арестовали?
— Нет, конечно, но он уже не знает, куда от них деваться. Сегодня утром домой к нему заявились: показания снимать по второму разу. Он мне, кстати, звонил, спрашивал, как ты тут. Он за тебя переживает, между прочим. Я там чуть со стыда не сгорела: ты, оказывается, его опять доставал… А я уж думала, ты угомонился.
— Но это же он! Это он меня…
— Ну, хватит!
Тут вошел Тони, и Лиз поднялась ему навстречу. Она старалась быть вежливой, но они с Тони недолюбливали друг друга. Началась пустая липучая болтовня: какой жуткий случай, люди в мегаполисах все больше звереют и так далее и тому подобное… Об Алане я не заговаривал, чтобы не ссориться с Лиз. Я был недоволен, что его до сих пор не посадили, и ждал возможности рассказать полиции, как все было. Мне не терпелось увидеть, какие лица будут у Лиз с Тони, когда они узнают, что Алана будут судить, и поймут, что я был прав с самого начала.
Лиз извинилась, сказала, что ей пора, и ушла, а Тони остался попотчевать меня отчетом о собственных неприятностях с законом.
— Слушай, в пятницу был просто лом. Мы когда с тобой попрощались, меня буквально тут же остановили и заставили дышать в трубку. Потом отвезли на Боу-стрит и посадили в камеру ждать, пока кровь возьмут. Мочу я сдавать отказался, потому что, если кровь брать, они приглашают врача, и так больше времени получается, чтобы протрезветь. — Тони скорчил мину, выражавшую вселенскую скорбь перед чудовищной несправедливостью мирового порядка.
— Ну и что?
— Ничего. Сижу в камере, думаю, надо мне сейчас себя погонять, вспотеть как следует, чтобы алкоголь вышел. Сначала на месте побегал, потом поотжимался… Вообще я думал, меня там удар хватит. Потом стал приседания делать — и все. Видел, как в «Джеймсе Бонде» в начале такой занавес кровавый опускается? Вот и у меня так же, а потом вообще вырубился на фиг. Открываю глаза — надо мной врач стоит. Взял он у меня кровь, выяснилось, что у меня лимит здорово превышен. Адвокат мой, правда, как-то добился, чтобы все это дело на месяц отложили, но права у меня отберут, это без вопросов. Потом приехал Алан, отвез меня домой. По дороге мне всю плешь проел. Прихожу домой — Джима нет, сидюшника с теликом нет, и еще пятьсот фунтов пропало. Я хотел газ включить — и голову в духовку. И включил бы, только у меня микроволновка…
— А ты сейчас гораздо лучше выглядишь. Бегать, что ли, опять начал?
— Упаси бог. Я теперь только к анонимным хожу. Знаешь, я, когда в полицию попал, понял, что дальше уже некуда просто, все. Я к ним уже четыре раза ходил.
Как любой неофит, Тони был полон святого рвения. Мой друг поведал мне, как он пришел к осознанию того, что алкоголизм — это болезнь, течение которой он не может контролировать.
— Это что-то потрясающее: я теперь просто все по-другому вижу. Тебе тоже надо попробовать.
— Мне? Я, что по-твоему, алкоголик?
Господи, вот уж что меня меньше всего волнует…
— Это ты сам должен понять. Я, конечно, не врач, но, по-моему, тебе неплохо будет сходить.
И все это с такой самодовольной улыбочкой. Я его чуть было не послал, да вовремя остановился. Сейчас любое проявление недовольства будет воспринято как доказательство моего нежелания встать на правильный путь.
— Не знаю, Тон, может, действительно надо сходить.
Тони вручил мне пачку «Мальборо» и буклетик Общества анонимных алкоголиков.
— Тут про двенадцать ступеней реабилитации. Просвещайся.
— Двенадцать только? Тебя же двенадцать не проймет, тебе как минимум тридцать девять[31] надо. Кстати, помнишь, я тебе говорил, что Алан — агрессивный психопат? Так вот, я ведь прав оказался.
— Ты что, хочешь сказать, что это он тебя порезал?
— Поживем — увидим, Тон. Поживем — увидим.
Тони поглядел на меня как на убогого и пошел к своим алкоголикам. Интересно, когда у меня будут показания брать?
Ночью ко мне в палату на носилках вкатили лежащего старика и уложили на соседнюю койку. Старик сперва громко храпел, репетируя предсмертные хрипы, а потом я проснулся среди ночи, а он задыхается, давится воздухом, так что слушать страшно. Я нажал на звонок над койкой. Сестра вошла, глянула на него и побежала за доктором. Притащила какого-то пацана, тот стал прыгать старику на грудь. Сестра хотела подключить его к кислороду, но его баллон сломался, и ей пришлось волочь другой от моей койки… Короче, когда кардиологи прибежали, старик уже умер. Когда его откатили в морг, пришли две сестры и еще целый час отскребали его матрас. Одна из них дала мне таблетку снотворного размером с конфету М&М, но в ту ночь я уже больше не заснул. Никак не мог отделаться от мысли, что, может, старик бы не умер, если бы лежал в частной палате.
Наутро сестра сменила мне повязку и представила мне доктора Миллера. Миллер, местный психиатр, был парень лет под тридцать с модной щетиной и значком-саксофончиком на лацкане купленного в секонд-хенде пиджака. Он сообщил, что ему удалось получить из Вебстеровской клиники мою карту и что он назначил мне литий и транквилизатор, чтобы снять последствия шока.
— Мы сделали вам анализ крови, у вас уровень лития очень низкий. Вы его давно бросили?
— Да нет, может, пару раз забывал выпить…
Дальше последовала небольшая лекция о важности приема лекарств в соответствии с указаниями врача. Когда доктор сообщил мне, что со мной хочет поговорить кто-то из полиции, я с радостью выразил готовность пообщаться.
На обед мне принесли чуть тепленькую лазанью, а после обеда пришли двое детективов, этакие
