Кенсингтонском рынке в середине восьмидесятых. В те времена он увлекался переходным неопанком и ежедневно совершал путешествие во времени на 31-м автобусе из богемного Челси на пижонскую Кенсингтон-хай. Кенсингтонский вещевой рынок рядом с универмагом Баркера — модная барахолка, сто клетушек на трех этажах. Не дай бог пожар — все, братская могила. Ребятки из соседних палаток выглядели как мертвые героинщики с поучительных плакатов о вреде наркотиков. Мы с Тони заняли денег у его папаши, сняли там павильончик, открыли свою первую точку и назвали ее «Рот Фронт». Тони сочинял костюмы в тонкую полоску в стиле тридцатых годов, а я организовывал пошив в Ист-Энде. И хотя номинально мы еще учились в худучилище, большую часть времени мы крутились на рынке и прикидывали, как бы нам разбогатеть. Тэтчеровская революция была как раз на пике, и на нее повелись все, кроме ребят из «Красного клина».[6]
Наш «Фронт» был метра два в длину и три в ширину — оазис высокой моды, сдавленный с одной стороны пропахшей пачулями наркоманской лавочкой с трубками, амулетами и хозяином-датчанином по имени Тор, а с другой — магазином кожаной одежды некоего Навина. В противоположность Торовым благовониям, косухи от Навина в полной мере сохраняли острую вонь дубильного состава, и потому наш магазинчик был вечным полем ароматической битвы, которую двое торговцев вели еще с семидесятых годов. Если по прибытии особенно пахучей партии клешей или жилеток Навину удавалось на некоторое время подавить противника, мстительный Тор тотчас же воскурял целый пучок индийских палочек, после чего все, кто был на этаже, включая и продавцов, в едином порыве бросались к выходу.
По счастью, товар наш расходился хорошо, и вскоре мы переехали в помещение побольше: как раз напротив, через дорогу был там такой крутой новый универмаг под названием «Гипер-Гипер». На этот раз назвались «Ротогравюра». Это Тони придумал, чтобы ассоциировалось сразу и с техно, и с gravitas (по- нашему, то бишь с устойчивостью). Тогда это было концептуально.
И, надо сказать, сработало. В первый же день к нам зашел графдизайнер из журнала «Новый образ» и купил рубашку с воротником поло. При этом не выказал никаких чувств и вообще был похож скорей на робота, чем на человека. Поглядев на него, я понял, что с имечком мы угадали.
Все восьмидесятые мы росли и расширялись, сдирая идеи у известных дизайнеров, а в качестве побочного направления контейнерами возили ношеную джинсу из Штатов — очень, кстати, выгодное было дело. Заработали порядочно, большую часть вложили в развитие. А потом грянул спад. Еще через пять лет мы — теперь уже «Пуффа груп» — еле-еле тянули со своей сетью в Лондоне и оптовой фирмой по продаже спецодежды и рэйверских тряпок.
…Вообще, мне это нравится: компания того и гляди обанкротится, а этому деятелю все до лампочки. Замер на краешке дивана и ждет, пока его ненаглядный возьмет трубку.
— Алле… Что? Да. Друг… А его нет?… Понятно… То есть Джим Форбс тут не…. Козел, — прошипел Тони, услышав, как на том конце повесили трубку.
— Не туда попал, что ли?
— Да он мне телефон написал на бумажке, а я бумажку потерял. Вот хочу попробовать так дозвониться, по справочнику. Хорошо хоть, что он не Смит какой-нибудь.
— Ага. И не Маколей Калкин. Бросай фигней страдать, поговорить нужно.
— Ну еще один. — Тони лихорадочно вколачивал в кнопочки номер очередного Форбса.
Это у него не столько либидо, сколько чисто эмоциональная потребность. После развода началось. Понятно: сколько лет он в себе все это подавлял, пока не проявился!
Я подошел к окну и выглянул наружу. Цепочка скандинавских школьников пролагала себе извилистый путь по тротуару на той стороне Шафтсбери-авеню, напрочь заблокировав поход к аптеке. Их джемпера и кенгурухи яркими пятнышками светились в пыльном летнем воздухе. Мимо прогрохал здоровенный грузовик. Зазвенели стекла. Длинноволосый парень лет пятнадцати перешел улицу и вошел в аптеку. На нем была наша кожаная куртка, модель прошлого года, сто шестьдесят фунтов штука. Хорошо, кстати, по фигуре обмялась. Тони набрал еще один номер.
— Слушай, да брось ты все это. Ну что ты ерундой занимаешься, смотреть противно… Мне с тобой поговорить надо.
При мысли об Алане нервы мои натянулись еще на пару оборотов колка.
— Я хочу его до работы застать. И вообще, раз он мне телефон дал, значит, я ему нравлюсь.
— Не значит. Что за телефон-то? Он тебе небось набор цифр дал, чтобы ты от него отвязался. И вообще, тебе бриться пора и идти. Могли бы до Алана приехать хоть раз-то в жизни. Чтоб он хоть видел, что тебе не наплевать.
— Да кто он такой, этот Алан? Вот Салли — это серьезно.
— Между прочим, она к нему прислушивается.
— Брось! Ты знаешь, что этот гад обо мне думает. Хочет меня выгнать — пусть выгоняет. Переживу… Нет, ты серьезно, что ли, думаешь, что, если я к нему сейчас подмажусь, он меня не тронет? Чем я, по- твоему, два месяца занимался?
— Чем ты занимался? Споить его пытался раза три. Только ведь он не пьет почти…
— Не пьет, зараза, — вздохнул Тони. — Нам когда к Салли?
— К четырем. Ты что, забыл? — Я понемногу начал звереть.
— А сейчас сколько?
— Без двадцати девять.
— Ты на платной встал?
— Нет.
— Так тебе небось уже блок давно поставили, — глупо хихикнув, заявил он.
— Ч-черт! — Я явственно увидел мой «Сегун» с жуткой желтой колодой на колесе и пришел в ужас. Опять я на двойную желтую…
— Вставай, пошли. — От кофе я стал какой-то дерганый.
— Иди один. Мне еще надо душ принять, побриться, освежиться…
— Делай что хочешь! — В этот момент мне уже было наплевать, выгонят его или нет.
Я дохромал до нижнего вестибюля и выбрался на Шафтсбери-авеню. Пробираясь в толпе и пропуская встречных, я обо что-то споткнулся и здорово приложился об асфальт. Оказалось, что какой-то парень в спальном мешке пристроился спать прямо на пороге одежного магазинчика. Об его ноги я и зацепился.
— Прости, друг, — сказал я.
Из кокона высунулась голова.
— Мелочью не поможете? — просипел парень, выхаркнув похожий на устрицу комок туберкулезной мокроты.
Я сделал вид, что роюсь в кармане, отдышался за это время и ответил:
— Нету ничего, извини.
Голова втянулась обратно, и кокон замкнулся. Мальчишка, уличная личинка, не желающая выходить из парапетной фазы. Я доковылял до Уордор-стрит, наполняя легкие выдохами миллиона машин. «Сегун», слава богу, не стреножен. Пронесло. Под «дворником», как и следовало ожидать, торчал штрафной талон. Я с наслаждением порвал его в клочья.
Был замечательный летний день, я катил на север по Тоттенем Корт-роуд, бодро виляя из ряда в ряд, а небо голубым веером раскрывалось мне навстречу. От кофе мысли мелькали слишком быстро, но, в общем, мне было хорошо. Я чувствовал себя хозяином жизни и был готов к боям и свершениям. Я достал из кармана старого шевиньоновского блузона мобильный телефон и позвонил домой. Мне отозвался мой собственный занудный бубнеж с выраженным южнобританским акцентом. Непривычно было слушать свой голос, на пленке он звучал как-то напряженно и подавленно:
«Здравствуйте, мы сейчас не можем подойти к телефону. Пожалуйста, перезвоните позже или оставьте сообщение… п-и-и-и-и-к».
— Привет, это я! Хотел тебя проведать. Я еще перезвоню с работы. Я тебя люблю. Честно. Пока.
Мой развеселый тон показался мне не вполне убедительным.
У обочины стоял зеленый «Форд Орион», и полицейский отчитывал за что-то растамана средних лет. Где-то я его видел, этого полицейского. Я поехал помедленнее, чтобы его рассмотреть. Ух ты! Да это же я! Еще бы пивное пузо — и был бы я на сто процентов.
