Впереди я увидел павильон полицейского поста, выскочил из машины и побежал туда. У меня не хватило смелости оглянуться и посмотреть на то, что осталось позади. К тому же я все равно ничем не мог ей помочь. Она наверняка погибла. Такого удара хватило бы на десятерых.
Сломя голову, я вбежал в павильон, и едва отдышавшись, рассказал полицейским, что произошло. Двое из них пошли со мною на место происшествия. Поначалу я почти бежал, но копы шли шагом, и я тоже сбавил темп: сами понимаете, мне не хотелось оказаться там первым. А когда мы пришли на место…
— Догадываюсь, — перебил адвокат. — Не было ни девушки ни велосипеда.
Кэйн кивнул.
— Мой «ягуар» стоял поперек дороги, фары горели, ключ торчал в замке зажигания, но мотор заглох. Ясно был виден тормозной след, он шел от самого переулка. Но больше ничего не было: ни девушки, ни велосипеда, ни крови, ни обломков. И на моем «ягуаре» не было ни одной царапины. Полицейские приняли меня за психа, и их можно понять. Они даже не позволили мне сесть за руль. Один из копов отвел машину на обочину, а ключ оставил у себя. Потом они отвели меня на пост и допросили.
Я провел там всю ночь. Можно было позвонить кому-нибудь из друзей, попросить связаться с адвокатом, чтобы он приехал и забрал меня под залог, но мне это и в голову не пришло, так я был ошеломлен. Наверное, если бы даже меня отпустили, я не знал бы, куда идти и что делать. Мне нужно было успокоиться, хорошенько все обдумать, и полицейские предоставили мне такую возможность. Я был хорошо одет, в бумажнике лежала куча кредитных карточек, и копы решили, что если я даже и псих, то псих состоятельный, а значит, и обходиться со мною надо соответственно. Вместо того, чтобы запихнуть меня в отстойник для пьянчуг, они открыли отдельную камеру, где я мог размышлять, сколько захочу. Ясно, что заснуть я даже не пытался.
Утром ко мне явился психиатр. Но я к этому времени вполне оклемался и надумал, что от полиции в этом деле толку мало, а значит, надо поскорее с ней развязываться. Я повторил свой рассказ, но тоном ниже, и умолчал о том, как хрустнул велосипед под колесами «ягуара», и о толчке, из-за которого я чуть не вылетел сквозь лобовое стекло. Словом, у психиатра создалось впечатление, что я стал жертвой зрительной галюцинации, и только. Он сказал, что такое, мол, бывает от утомления, и меня отпустили на все четыре стороны.
Кэйн помолчал, отхлебнул из серебряной фляжки.
— Вам все понятно? — вдруг спросил он. — Вы ни о чем не спрашивали меня. Надо думать, вы мне просто не верите.
— Сейчас спрошу. Вы уверены, что действительно провели ночь на сорок четвертом посту? Вам это не пригрезилось? Я смогу найти документы, подтверждающие это? Они могут пригодиться, равно как показания полицейских и психиатра: можно попытаться доказать, что вы невменяемы и, таким образом, не несете ответственности за свои действия.
Кэйн криво усмехнулся.
— Конечно, все это был о на самом деле. И столкновение тоже было. Правда, ночь на полицейском посту проще доказать: наверное, сохранился протокол, да и копы меня запомнили. — Ясно. Рассказывайте дальше. — Так вот, полиция списала все на галлюцинацию и успокоилась. Тогда я решил действовать сам. Я отвел «ягуар» в гараж, осмотрел снизу и не нашел никаких следов. Выходило так, что и в самом деле ничего не случилось: по крайней мере, машина этого не заметила. Тогда я зашел с другого конца: решил установить, откуда взялась велосипедистка. Я нанял частных детективов, это обошлось мне в несколько тысяч, и они прочесали всю округу, разыскивая девушку по моему описанию, с велосипедом или без. Они нашли несколько похожих девушек и незаметно показали мне. Без толку. Наконец, через своих друзей я познакомился с психиатром, самым лучшим и, ясно, самым дорогим в здешних местах. Угробил на него два месяца, и все зря. Я так и не добился от него, что он думал по этому поводу. Вы, наверное, знаете, как работает психиатр: позволяет вам выговориться, подталкивает к самоанализу и ждет, когда вы сами объясните себе и ему, в чем причина ваших бед. После этого пациент благодарит врача, а тот благословляет его и отпускает с миром. Такой подход срабатывает, если пациент подсознательно знает решение своей проблемы, но у меня-то был совсем другой случай. В итоге я решил поберечь время и деньги и отказался от услуг психиатра. Но проблема оставалась, и я доверился кое-кому из ближайших друзей, и один- из них, профессор философии, рассказал мне, что есть такая наука, онтология. Я кое-что почитал и начал помаленьку догадываться. Дальше — больше, и я, наконец, пришел к решению, а оно повлекло за собой совершенно поразительные выводы. Правда, вчерашний вечер показал, что эти выводы не совсем верны. — Он-то-ло-ги-я, — проговорил Мерсон. — Что-то я такое слышал, но не могу припомнить… — Уэбстеровский словарь определяет ее так: «Онтология — наука, занимающаяся вопросами бытия или реальности; отрасль знания, объясняющая природу, основные свойства и связи существования как такового». — Кэйн посмотрел на часы. — Извините, Морти, но рассказывать придется долго. Я утомился, да и вы, наверное, тоже. Может, отложим до завтра? — Хорошо, Ларри, — согласился Мерсон и поднялся. Кэйн прикончил виски и отдал фляжку адвокату. — А нельзя ли нам и завтра поиграть в сенбернара и альпиниста? — Я побывал на сорок четвертом посту, — начал Мерсон, — и отыскал протокол допроса. Еще я встретился с одним из полицейских, что были с вами на месте… словом, у вашей машины. Все ваши слова подтвердились, за исключением самого инцидента. — Ну, тогда я, пожалуй, начну с того, на чем вчера остановился, — сказал Кэйн. — Итак, онтология изучает природу самой реальности. Начитавшись философских трудов, я сделался солипсистом. Солипсизм утверждает, что весь окружающий мир — всего лишь продукт воображения индивида… в данном случае — моего воображения. То есть, я — реален, а все прочие вещи и люди существуют лишь в моем мозгу. — То есть, — нахмурился Мерсон, — эта девушка на велосипеде сначала существовала только в вашем воображении, а потом, когда вы на нее наехали, перестала существовать, так сказать, ретроспективно? Исчезла и не оставила по себе никакого следа, если не считать ваших переживаний? — Вот и я рассуждал так же и надумал, наконец, поставить решающий опыт: убить кого- нибудь и посмотреть, что из этого выйдет. — Но ведь людей убивают каждый день, Ларри, а я что-то не слышал, чтобы они исчезали вместе со своим прошлым. — Поймите, тех людей убиваю не я, — истово объяснил Кэйн. Это совсем другое дело, если считать весь мир продуктом именно моего воображения. А девушку на велосипеде убил я, лично, сам. — Ну, ладно, — Мерсон глубоко вздохнул. — Значит, вы решили убить кого-нибудь, чтобы проверить вашу гипотезу, и застрелили Кинни Кин. А почему она не… — Да нет же! — перебил Кэйн. — Я убил совсем другого человека, и было это с месяц назад. Это был мужчина. Нет смысла называть его имя и прочее, потому что он с тех пор исчез так же абсолютно, как и девушка на велосипеде. Конечно, результат этого опыта я предсказать не мог и не стал в него палить чуть ли не у всех на глазах, как в ночном клубе. Я был очень осторожен. Даже если бы он не исчез, полиция никогда не вышла бы на меня. Итак, я убил его, обнаружил, что все его следы в прошлом исчезли, и решил, что моя теория подтвердилась. С тех пор я начал носить с собой револьвер. Я был совершенно убежден, что смогу убить кого угодно и когда угодно… совершенно безнаказанно. Моральная сторона дела меня не заботила: при чем тут мораль, если я убиваю не человека, а лишь плод собственного воображения? — Как сказать… — буркнул Мерсон. — Вообще-то, я человек спокойный, — продолжал Кэйн. — До вчерашнего вечера я ни разу не пустил револьвер в ход. Но эта дрянь хлестнула меня по лицу, причем очень сильно, что называется, от всей души. Я света не взвидел, автоматически выхватил револьвер и нажал курок… — …Но Кинни Кин оказалась не менее реальной, чем вы сами, — . подхватил адвокат, — и вас обвинили в убийстве, а теория разлетелась вдребезги. — Не совсем. Исключения лишь подтверждают правило. Со вчерашнего вечера я много передумал и решил, что если Кинни Кин была реальной, значит я — не единственный настоящий человек. Значит, мир состоит из реальных и нереальных людей, причем нереальные существуют лишь как продукт сознания реальных. Сколько нас, реальных? Не знаю. Возможно, всего лишь горстка, может — тысячи, а может, и миллионы. Мне трудно судить, ведь мой опыт исчерпывается тремя особами, из которых одна оказалась реальной. — Допустим. Но зачем нужна такая двойственность? — Откуда я знаю? Предположить я могу все, что угодно, любой бред, но что толку? Возможно, это заговор или тайный союз. Но против чего и ради чего? Не может быть, чтобы все реальные люди входили в этот союз — я, например, ни о чем таком не знаю. — Кэйн невесело усмехнулся. — Этой ночью я видел странный сон. Знаете, бывают такие — на грани с явью. Его даже рассказать толком невозможно: в нем нет никакой внутренней логики, так… отдельные образы. Так вот, мне приснилось, что где-то есть архив реальности, емуто и обязаны своим существованием настоящие люди. Архив этот можно наполнять, а можно и сокращать. Все реальные люди входят в некое сообщество, но не знают об этом. Резидент этого сообщества есть в каждом городе, и,
