сообщалось раньше? – обратился он к офицерам, сидящим за другим столом и играющим в скат.[47]
– Так, это весьма длинная и мучительная история, – ответил Нойман.
Я почувствовал себя неудобно. Нужно ли мне рассказать о том, что произошло в небе над Парижем?
– Девять из двадцати прибыли, включая герра Хейлмана, – сказал Нойман, бросив свои карты. – Восемь приземлились здесь во время налета истребителей-бомбардировщиков вчера вечером. Герр Хейлман прибыл только час назад.
– Вчера вечером я совершил вынужденную посадку в Буке, – произнес я, прочистив горло.
– Но почему? – с удивлением спросил командир группы.
Я представил свой рапорт. Оба лейтенанта не смогли скрыть молчаливую усмешку, когда с губ Вайсса сорвалось грубое: «Идиот!»
– Да, герр гауптман, – сказал я, глядя прямо ему в лицо.
– О, это не вы, я говорю о командире группы Штайнерте.[48] Можно было ожидать, что лишь опытный боевой офицер с серебряными крыльями [49] сможет найти свой аэродром. Это типично, и это тогда, когда мне так срочно требуются пилоты.
Я не удивляюсь тому, что молодые пилоты пугаются, когда впервые участвуют в боевом вылете. Эти глупцы в тылу не делают ничего из того, что необходимо. Все, о чем они заботятся, – так это заполучить все готовое, как на фронте, так и в тылу. Когда пилоты прибывают, то нет никакой возможности повлиять на почтенных «киви»[50] из командования Кёльн-Остхейм. Поспешно отправить «ящики» подальше с аэродрома, а действительно ли они готовы к боевым действиям – это уже совсем другой вопрос.
Атмосфера за столом, где играли в скат, начала накаляться. Игроки со стуком бросали на стол карту за картой, так что звенели бокалы.
Зазвонил телефон. Ординарец, сняв трубку, позвал командира группы.
– Пожалуйста, подождите минуту. Нойман, возьмите вы.
– Да, герр гауптман.
Прижав к уху вторую телефонную трубку, Нойман записал на своих картах: «„Свободная охота“ в секторе Эврё – Эльбеф.[51] Истребители-бомбардировщики». Это было новое полетное задание.
Глава 3
Фронт вторжения, 20 июля 1944 г.
«Держаться!» – в войска поступил приказ командования. Сражение стало настолько ожесточенным, что о будущем никто не думал, принимались сиюминутные решения, мы жили только сегодняшним днем.
Мои первые «собачьи схватки» остались позади. Везде, где бы мы ни появлялись, превосходство противника было подавляющим. Моя несчастная страна напрасно уповает на немецкие истребители в небе. Если бы вы только знали о том, как безропотно пилоты шли на смерть, выполняя ее приказы. В течение восьми дней я возглавлял 7-ю эскадрилью. За это время мы потеряли 50 процентов наших самолетов и каждого пятого пилота: ожоги, переломы, гибель.
Я закрыл свой дневник. В последнее время я чувствовал себя измученным, под глазами были темные круги, вены на кистях сильно вздулись, выдавая напряженную работу сердца. Нервная система работала на пределе.
Когда за несколько минут до этого пришло известие о попытке покушения на жизнь фюрера, люди очень вяло прореагировали. Я сказал подчиненным то, что должен был сказать, как офицер, связанный военной присягой. В то же самое время я знал, как и любой другой летчик-истребитель, что должен продолжать сражаться за свою страну и летать, даже несмотря на то, что возможность победить в этой войне практически сводилась к нулю.
Безнадежность ситуации превратила многих из тех, кто продолжал сражаться, в наемников. Их нельзя осуждать. В рядах истребительной авиации не было трусов.
Никто не мог предположить, что случится в воздухе через несколько минут: бесполезная и безнадежная дуэль с противником, имеющим подавляющее численное превосходство; короткая «собачья схватка» и стремительная гонка обратно домой, потому что враг приближается со всех сторон и потому что ни помощь друзей, ни самая виртуозная техника пилотирования, ни чрезвычайная смелость не приносили никакой пользы. Просто необходимо было исчезнуть с места боя. Вы должны бежать, хотите этого или нет. Продолжение боя равносильно самоубийству.
И что еще больше переполняло чашу горечи, так это невыполнимые летные задания и недоверие к штабистам, которые безапелляционно посылали нас на смерть из безопасных подвалов или из комфортабельных укрытий вдали от Парижа. С невежеством, а зачастую злым умыслом и предательским вредительством они настойчиво утверждали, что хорошая связь и естественное желание затруднить действия противника или даже сделать их невозможными требуют полета на определенной высоте; в результате чего эскадрилью сотни километров «вели» на высоте 180 метров, в то время как противник, столь же многочисленный, как звезды в небе, и летавший на всех высотах, пикировал на проклятую эскадрилью подобно грифу-стервятнику.
Однако никто не бунтовал! Верность долгу и присяге сплачивала эскадрилью, и командир соблюдал дисциплину так же, как требовал этого от своих подчиненных. Случаев перехода на сторону врага не было, несмотря на все его льстивые речи. Немецкое воспитание и характер препятствовали этому.
Никто из людей, брошенных в бой в эти безумные, последние годы войны, не искал путей спасения. Они повиновались приказам и отправлялись к дьяволу.
Группа спокойно летела северо-западным курсом.
В авангарде «Зеленого сердца»[52] находился командир группы со своим звеном.[53] Я летел позади с 7-й эскадрильей. Выше меня с правого борта – Дортенман, а слева и несколько позади – Фред Гросс с двенадцатью самолетами. В 180 метрах выше летел гауптман Ланг с 9-й эскадрильей – Булли всегда предпочитал работу «наблюдателя». Во втором и третьем эшелоне следовали остальные звенья FW-190. Высоко над нами в утреннем солнечном свете сверкали узкие фюзеляжи Ме-109 – новая модификация с улучшенными характеристиками, разработанная в качестве высотного истребителя. Всего было около 150 истребителей, и казалось, что в район вторжения послали целую армаду.
Ведущим был Rabe Anton. На сей раз мы летели на большой высоте – между 3700 и 5500 метрами – с 250-килограммовыми бомбами, подвешенными под фюзеляжами. Они были предназначены для кораблей, сконцентрированных в устье реки Орн.
Было приказано соблюдать радиомолчание, никаких переговоров между пилотами. По двусторонней связи транслировались последние команды «Примадонны», наземной радиостанции наведения, расположенной на Эйфелевой башне, и команды Rabe Anton. На севере показался знакомый и очень пугающий Ла-Манш.
Летя справа и позади командира группы, я чувствовал высочайшее нервное напряжение, царившее в соединении. Мне необходимо сохранять хладнокровие, хотя сердце сильно колотится, а глаза ищут цель. Вот она! Появившаяся ниже нас справа сверкающая, свинцово-белая широкая воронка устья Орна. Британский флот, находящийся в устье, похож на тонкие черные карандаши, связанные в большие пучки. Толстые, тучные глыбы среди них – транспорты, которые необходимо уничтожить.
Самолеты круто повернули на северо-восток и зашли со стороны солнца, чтобы его яркие лучи при атаке затрудняли действия обороняющихся. Rabe Anton отдал команду: «Выбрать себе цель. Включить подсветку прицелов». Белые круги с перекрестьем четко засветились на экране. Электросистема управления огнем включена, и кнопки спуска готовы к стрельбе.
«Фокке-Вульфы» пикировали на свои цели с высоты 3700 метров. Скорость росла: 640, 720, 800 км/ч. Самолет содрогался, вибрировал и скрипел от испытываемых перегрузок. Позади законцовок крыльев в синем утреннем небе оставались длинные молочные инверсионные следы. Начала стрелять зенитная артиллерия. Трассеры со свистом пролетали мимо кабин дьявольским желто-красным огненным дождем. Расплывающиеся черные дымные шары от разрывов снарядов формировались в огромные кучевые облака.
