l:href='#n_74'>[74] Это действительно радость от новой встречи с ним заставила меня спутаться, или же причиной этого была невыполнимая, бесчеловечная задача для вылета, который должен был начаться через несколько минут?
Мы покидали штаб с побледневшими, вытянувшимися лицами.
С 3700 метров «Фокке-Вульфы» с правым разворотом спикировали к цели. Черные дымные клубы разрывов зенитной артиллерии напоминали клочки ваты. Со вздохом облегчения мы заметили, что, по крайней мере, пока не было видно никаких вражеских истребителей; но это продлилось очень недолго.
Сорок Ме-109 оставались наверху в качестве прикрытия.
Rabe Anton вступил в дело. Внизу находился Сен-Ло. Прямо позади городских предместий тянулось широкое поле с несколькими планерами, которые только что начали разгружаться. Огромные трапы в их хвостовых частях были подобны открытым створам плотины.
В геенне огненной, изрыгаемой всеми пушками снизу, «Фокке-Вульфы» разыскивали свои цели. Огонь, столбы огня, солдаты, отчаянно ищущие укрытия.
– Вызывает Rabe Anton. Внимание! Большое количество планеров приближается с северо-запада.
Командир группы набирал высоту, покачивая крыльями. Группа перестроилась для новой атаки. Показались Бристоль «Бленхеймы» – три, пять, шесть. Восемнадцать планеров на буксире – это приблизительно тысяча двести человек.
Что чувствовали эти бедняги внутри без парашютов, видя атакующих немцев?
Проклятье! Однако добраться до них было не так легко. Выше планеров, словно сверкающая рыбацкая сеть, растянулось мощное воздушное прикрытие. Небеса были полны «ящиков».
Успокаивающий взгляд на толстые кучевые облака, громоздящиеся в небе, – это прекрасное укрытие.
– Вызывает Rabe Anton. Каждый берет свою цель. Атака снизу, затем уходим на восток. Будем осторожны с аэростатами заграждения.
Двигатели наших самолетов работают на максимальных оборотах, на лбу пилотов от напряжения выступает пот. Словно гигантское шоу фейерверков, фонтаны трассеров перекрещиваются на фоне горящих машин и белого шелка парашютов.
Теперь истребители находились ниже противника.
Огонь! Пули врезаются в обтянутые тканью борта планеров. Два или три планера вошли в штопор, и вместе с ними двести сорок человек понеслись вниз навстречу своей смерти. «Мустанги» бросились в драку с «Фокке-Вульфами». Прямо перед моим самолетом раскрылся и затрепетал купол парашюта. Я едва не зацепил падающего человека пропеллером.
Возникшая тишина означала безопасность и возможность перевести дыхание в облаках после смертоносного заградительного огня зенитной артиллерии. Я продолжил разворачивать самолет.
Авиагоризонт показывает крен самолета. Небольшой шарик в указателе поворота и крена устремляется в сторону, и «Фокке-Вульф» скользит на крыло. Я перекладываю руль в противоположную сторону. Шарик медленно возвращается в нейтральное положение. В эфире царит полная неразбериха. Кто-то доложил, что выпрыгивает с парашютом. Он, должно быть, был ветераном, если смог в этом аду держать себя в руках и передать это сообщение.
Внезапно стало светло, словно невидимая рука отодвинула занавес. Солнце слепило глаза. «Укрытие» осталось позади. Я быстро оглянулся и вздохнул с облегчением.
Я был не один – между мной и облаками летели по крайней мере дюжина «Фокке-Вульфов» и несколько Ме-109. Далеко внизу какие-то «Фокке-Вульфы» сцепились с «Мустангами».
– Внимание, болван, ты врежешься!
Я молниеносно задрал нос самолета вверх. Парень, который до этого весьма спокойно занимал позицию сзади, ускорившись, едва не протаранил меня, пройдя снизу. Порядок эскадрильи был восстановлен. Самолет с правого борта покачивает крыльями. Это Фред Гросс.
Шквальный огонь легких зенитных пушек больше не доставал нас, но впереди один за другим возникали черные облака крупных разрывов – большие снежинки в зловещем урагане. Меняем высоту, снижаемся на 90 метров, а затем поднимаемся на 60. Яркая вспышка в середине группы разрывов, и прямым попаданием «Фокке-Вульф» разносит на куски.
Перед нами, несколько ниже, было установлено аэростатное заграждение. Эти вертикально висящие воздушные шары, казалось, подкарауливали эскадрилью. Приближаемся. В крутом пикировании трассеры устремляются к толстым «сосискам». Четыре аэростата загорелись и свалились вниз, оставляя длинный шлейф пламени без дыма.
Бум! Меня подбросило. Двигатель зафыркал, и стрелка указателя числа оборотов начала отклоняться. Попадание зенитного снаряда. Легкое нажатие на красную кнопку около тумблера магнето, и фонарь сброшен. Мне осталось расстегнуть привязные ремни и покинуть самолет.
Я потянул за вытяжной трос парашюта и ощутил сильный болезненный толчок между лопатками. Надежный шелковый купол величественно раскрылся над моей головой.
Отчаянное положение, чтобы попасть… Попасть в плен. Судя по аэростатам заграждения, я еще находился над позициями противника, но, слава богу, с запада дул слабый ветер. Подо мной медленно проскользила назад полоса леса, потом какая-то холмистая местность с зелеными лугами между холмами, длинные живые изгороди и большие вспаханные поля.
Подо мной появились зигзаги траншей, земляные укрепления – позиции британских томми.[75] Я мог отчетливо разглядеть их плоские, похожие на тарелки каски.
Мимо меня засвистели пули. Проклятые британцы стреляли в беспомощного пилота, висящего на парашюте. Все-таки приземлившись, я кубарем скатился в воронку от снаряда.
Мне в первую очередь необходимо было освободиться от подвесной системы. Я ударил по быстродействующему замку, и парашют отпал. Пока никто не появился. Пулеметный огонь становился все сильнее, в ответ началась стрельба с немецкой стороны.
Может быть, никто не появится?
Я осторожно подполз к краю воронки, чтобы дотянуться до парашюта. Осторожно поднявшись по стенке воронки, я смог его достать и осмотреть: в куполе было не меньше дюжины пробоин. Пока я проделывал эти гимнастические упражнения, с головы до ног перемазался в грязи.
Я приземлился на нейтральной полосе. Может быть, когда стемнеет, я сумею добраться до своих позиций. Солнце стояло прямо над головой, так что до сумерек еще очень долго, а в плен меня могли взять в любой момент.
Сия горькая участь меня миновала.
Я знал войну со всех сторон – Польша, Россия и Франция позаботились об этом, – но это было весьма новое ощущение для меня. Пока я лежал в своей снарядной воронке с парашютом в качестве подушки и смотрел в небо, перед моим мысленным взором прошла череда ярких воспоминаний: рискованное задание в Ярцеве; железнодорожный мост в Новосокольниках, где во время важного разведывательного рейда я в течение двух часов лежал под мощным артиллерийским огнем и не мог двинуться ни вперед, ни назад; Великие Луки, где мой батальон во время русского контрнаступления был окружен и почти полностью уничтожен. В течение пяти дней и ночей без еды и воды, крайне измотанный, я лежал под телами моих погибших товарищей с одним патроном в пистолете, оставленным на самый крайний случай.
А затем был Ржев, зима, минус 40°. Мы наводили железнодорожный мост через Волгу в летней форме и с тяжелыми обморожениями потеряли 30 процентов личного состава. Возведение моста было закончено через четыре недели ужасных, неописуемых лишений, а затем его снова взорвали, чтобы не достался русским.
И теперь я лежал в своей воронке словно сторонний наблюдатель вдали от войны. Этот вой, визг и свист не касались меня. Все это напоминало мне обмен ударами в ходе теннисного матча.
Я лежал между двумя фронтами.
Светящиеся стрелки часов на моем левом запястье показывали полночь. Светлая звездная июньская ночь. Наконец предательская луна скрылась за слоем облаков. Но видимо, ненадолго, поскольку облачность не была сильной.
Настала пора действовать.
Давай по-быстрому, Хейлман.
