— Сколько же это чудовище может весить?
— Я думаю, — еле слышно произнес старик, — от семидесяти до ста фунтов.
— Мы с Бренхан дотащим это проклятое сокровище. Если нужно будет, ты, Нолан, нам поможешь, — ответил Тимолти.
— Потомки будут вам благодарны, — сказал его светлость. Они двинулись через холл, и опять его светлость остановился, еще перед какими-то двумя картинами.
— Это два «Ню»…
— Мы видим, — подтвердили все.
— Ренуара, — закончил фразу старик.
— Это француз, который их нарисовал? — спросил Руни. — Извините за выражение.
Картина написана во французской манере, это отметили все, пихая друг друга локтями под ребра.
— Это стоит несколько тысяч фунтов, — заметил старик.
— Я как-то в этом сомневаюсь, — сказал Нолан, тряся пальцем, по которому шлепнул Кэйси.
— Я, — начал Блинки Вате, чьи рыбьи глаза плавали в слезах за толстыми стеклами очков. — Я хотел бы приютить этих двух французских леди у себя дома. Мне кажется, я смогу унести каждую из них под мышкой, а потом повешу их над кроватью.
— Согласен, — с уважением произнес лорд.
Они пересекли зал и подошли к другой картине. На фоне пейзажа всевозможные чудовищные люди- звери давили фрукты и тискали сочных, как спелые дыни, женщин.
Все наклонились, чтобы прочитать табличку с названием «Сумерки Богов».
— Ничего себе, сумерки. Какие, к черту, сумерки, — сказал Руни, — больше смахивает на зарождение великого полудня.
— Думаю, — промолвил старик, — и в названии, и в выборе сюжета достаточно иронии. Обратите внимание на нависшее небо, на грозные фигуры, скрывающиеся в облаках. Боги не ведают, что в самый разгар вакханалии грядет Страшный Суд.
— Я не вижу в облаках ни церкви, ни каких-либо священнослужителей.
— В те дни Страшный Суд представляли иначе, — сказал Нолан. — Все об этом знают.
— Мы с Туоси отнесем этих демонов ко мне. Верно, Турси? — спросил Флэннери.
— Верно!
Так они ходили по дому, останавливаясь то там, то тут, как будто совершали грандиозный обход музея, а все поочередно выражали желание отнести к себе домой сквозь ночной снегопад эскиз Дега или Рембрандта или написанные маслом произведения великих немецких живописцев. Наконец они подошли к довольно скверно выполненному портрету, написанному маслом, висящему в темной нише.
— Это мой портрет, написанный ее светлостью, — пробормотал старик. — Пожалуйста, оставьте его здесь.
— Вы хотите сказать, что он должен сгореть? — выпалил Нолан.
— А вот следующая картина, — продолжал старик, двигаясь дальше.
Наконец экскурсия подошла к концу.
— Конечно, если вы всерьез взялись что-то спасти, то в доме есть еще десяток редких ваз.
— Их необходимо вынести, — заметил Кэлли.
— На лестничной площадке персидский ковер.
— Мы его свернем и отвезем в Дублинский музей.
— И еще в большой гостиной висит уникальная люстра.
— Мы ее спрячем до тех времен, когда все беды закончатся, — вздохнул Кэйси, которого все это порядком-таки утомило.
— Ну что ж, — сказал старик, пожимая каждому из них руку. — Не кажется ли вам, что можно начинать? Я имею в виду, эту колоссальную работу по спасению национального достояния. А я пяток минут вздремну, прежде чем начать собираться.
И старик начал подниматься по лестнице.
Мужчины остались в зале одни. Они растерянно смотрели, как он уходит.
— Кэйси, не промелькнуло ли в вашей башке, что если бы вы не забыли спички, то у нас не было бы сегодня ночью столько работы?
— Господи, а еще кто-то хвастался своими воровскими талантами! — воскликнул Риордан.
— Заткнись! — заорал Кэйси.
— О’кей. Флэннери, ты берись за один конец «Сумерков Богов», ты, Туоси, за другой, тот, где девица занимается всякими приятными штучками. Ха! Поднимайте.
И боги в безумном порыве взмыли в воздух.
К семи часам большая часть картин была вынесена из дома. Они громоздились в снегу и ждали, когда их разберут и растащат в разные стороны, в разные дома. В 7.15 лорд и леди Килготтен вышли из дома и уехали. Кэйси быстренько составил из товарищей что-то вроде стенки, чтобы заслонить картины, и милая леди не увидела их. Парни оживленно приветствовали автомобиль, когда он проезжал мимо, и леди помахала им ручкой.
От 7.30 до 10 были вынесены остальные картины.
Когда все картины за исключением одной были вынесены, Келли остановился у темной ниши, где висел портрет старого лорда, выполненный леди Килготтен. Потом вздохнул и из соображений высшей гуманности осторожно вынес портрет на улицу.
Когда в полночь лорд и леди вернулись домой с гостями, они обнаружили лишь борозды в снегу, оставшиеся после того, как Флэннери и Туоси волокли драгоценную вакханалию, а Кэйси возглавил караван полотен Ван-Дейка, Рембрандта, Бушера и Пиронези и наконец Блинки Воет, истомленный ожиданием радости, повлек в темный лес двух ню Ренуара.
Вечер закончился в двум часам ночи. Леди Килготтен отправилась спать, удовлетворенная объяснением, что картины отправлены на реставрацию.
В три утра лорд еще не спал. Он сидел у себя в библиотеке один перед горящим камином; шарф, обмотанный вокруг тощей шеи, в мелко дрожащих пальцах бокал бренди.
Около четверти четвертого послышался осторожный скрип паркета, шевельнулись тени, и спустя некоторое время с шапкой в руке в дверях библиотеки появился Кэйси.
— Тс-с-с! — тихо произнес он.
Лорд, которому что-то снилось, испуганно заморгал:
— О Боже, что, нам уже пора уходить?
— Нет, это завтра ночью, — сказал Кэйси. — Как бы то ни было, не вы уходите, а они возвращаются.
— Они? Ваши друзья?
— Нет, ваши. — И Кэйси поманил его за собой.
Старик дал провести себя через весь холл, чтобы выглянуть через распахнутую парадную дверь в глубокий колодец ночи.
Там, подобно замерзающей Наполеоновской армии, разутой, нерешительной, деморализованной, смутно угадывалась знакомая кучка людей. В руках у них были картины, картины подпирались коленями, их держали на спинах, некоторые торчком стояли в сугробах, поддерживаемые трясущимися от растерянности и холода руками. Стояла мертвая тишина. Казалось, они попали в неловкое положение, как будто один противник ушел сражаться с кем-то более достойным, а другой, пока еще неизвестный, молча затаился до поры до времени где-то у них за спиной. Они поминутно оглядывались через плечо на горы и город, как будто в любой момент сам первозданный Хаос мог спустить на них своих псов.
В этой беспросветной ночи им одним был слышен далекий, колдовской лай, наполняющий души смятением и отчаянием.
— Это ты, Риордан? — нервно позвал Кэйси.
— Кто же еще, черт возьми? — донесся голос из толпы.
— Что они хотят? — спросил старик.
— Не столько мы хотим, сколько вы теперь можете хотеть от нас, — ответил голос.
