отрицательно покачала головой, соглашаясь с ним.
— Ты скоро поправишься. Доверимся природе. Считаю, что тебе не нужно пока встречаться с врачом.
— Пока?
Фримэн прислушался к звукам ее шагов, покуда она спускалась по застланной ковром лестнице. Через несколько минут из кухни донесся шум стиральной машины.
Пока! Фримэн выскользнул из постели и прошел в ванную. Шкаф рядом с умывальником был забит купленной или связанной самой Элизабет детской одеждой, тщательно простиранной и отстерилизованной. Большой квадратный кусок марли прикрывал аккуратные стопки на каждой полке, и Фримэн видел, что там преобладал голубой цвет, было немного белого, но совсем отсутствовал розовый.
«Надеюсь, Элизабет права, — подумал он. — Если так, то ребенок будет наверняка одет лучше всех в мире. Кажется, вся легкая промышленность работает только на нас».
Он нагнулся, чтобы заглянуть в нижнее отделение, и вытащил из-под бака небольшие весы. Выше он заметил какое-то коричневое одеяние — комбинезон на шестилетнего ребенка. Рядом был набор курточек необычно большого размера, годного чуть ли не для самого Фримэна. Он снял халат и встал на платформу весов. В зеркале за дверью он рассмотрел небольшое, почти лишенное волос тело с худыми плечами, узкими бедрами и длинными, как у жеребенка, ногами.
Вчера было шесть стоунов[70] девять фунтов. Он отвел глаза от циферблата, прислушался к шуму стиральной машины внизу, затем дождался, когда стрелка весов замрет на месте.
Шесть стоунов два фунта! Путаясь в полах халата, Фримэн засунул весы под бак. Шесть стоунов два фунта. Потерять в весе семь фунтов за сутки! Он заторопился обратно в постель и уселся там; его била нервная дрожь, он пытался нащупать пальцами исчезнувшие усы.
Всего два месяца назад он весил больше одиннадцати стоунов. Семь фунтов в день, с такой скоростью…
Его мозг отказывался верить в это. Пытаясь сдержать дрожь в коленях, он потянулся за журналом, рассеянно перевернул несколько страниц.
Двое вместе с ребенком. Он заметил следы трансформации шесть недель назад, почти сразу же после того, как подтвердилась беременность Элизабет.
Бреясь на следующее утро в ванной, прежде чем отправиться в офис, он обнаружил, как поредели его усы. Обычно жесткая щетина стала мягкой и податливой, приняв прежнюю рыжеватую окраску.
Волосы бороды тоже посветлели. Обычно темные и густые, отраставшие всего за несколько часов, теперь они уступили первому же напору бритвы — кожа на лице была розовой и нежной.
Фримэн подумал, что это очевидное омоложение связано с ожиданием ребенка. Он женился на Элизабет в сорок лет и был на два — три года моложе ее; тогда же он предположил, что, по-видимому, слишком стар для того, чтобы стать отцом, тем более, что нарочно избрал Элизабет как идеальную замену своей матери и поэтому считал себя скорее ее ребенком, а не равным партнером. Однако теперь, когда ребенок становился реальностью, он не испытывал к нему ревности. Поздравив самого себя, он решил, что просто вошел в новую фазу зрелости и теперь может от души играть роль молодого родителя.
Отсюда исчезновение усов, редеющая борода, пружинистая юношеская походка. Он стал напевать тихонечко:
— Просто Лиззи и я — Трое вместе с дитя.
Позади себя в зеркале он видел все еще спящую Элизабет; ее крупные бедра заполняли почти всю постель. Он с удовольствием наблюдал, как она отдыхает. Вопреки тому, что он ожидал, она больше думала теперь о нем, чем о будущем ребенке, и даже не разрешала ему готовить самому себе завтрак. Причесывая волосы — богатую белокурую поросль — отбрасывая их со лба назад, чтобы прикрыть облысевший купол головы, он вспомнил, криво усмехаясь, осененные веками поговорки в книгах о материнстве о сверхчувствительности будущих отцов. По-видимому, Элизабет приняла их слишком близко к сердцу. Он на цыпочках вернулся в спальню и стал у открытого окна, купаясь в терпком воздухе раннего утра. Внизу, дожидаясь завтрака, он вытащил из шкафа в холле свою старую теннисную ракетку и окончательно разбудил Элизабет, когда, взмахнув рукой, случайно разбил стекло барометра.
Поначалу Фримэн упивался вновь обретенной энергией. Он катал Элизабет на лодке, неистово работая веслами, вверх и вниз по течению, растрачивая физическую силу, которую не израсходовал из-за занятости в молодые годы. Он ходил вместе с Элизабет за покупками, нагружался всеми пакетами, предназначенными для ребенка; его плечи расправились, он стал словно на десять футов выше ростом.
Однако именно тогда он ощутил первые признаки того, что происходило на самом деле.
Элизабет была крупной, по-своему привлекательной женщиной с широкими плечами и могучими бедрами; она привыкла носить высокие каблуки. Фримэн, среднего роста, коренастый мужчина, был чуточку ниже ее ростом, что, однако, никогда не смущало его.
Когда он обнаружил, что теперь едва достигает ее плеча, то стал внимательно присматриваться к самому себе.
Во время одной из таких экскурсий в магазин (Элизабет всегда брала Фримэна с собой, интересуясь его мнением простодушно, но с таким видом, будто ему самому придется со временем носить приобретаемые крохотные младенческие ползунки и курточки) продавщица бесхитростно приняла Элизабет за его мать. Потрясенный Фримэн внезапно осознал несоответствие, возникшее между ними, — в результате беременности лицо Элизабет отекло, ее плечи и шея пополнели, в то время как его собственные черты разгладились, утратив морщины.
Когда он вернулся домой, то долго бродил по гостиной и столовой — мебель и книжные полки стали казаться ему выше, более громоздкими. Наверху, в ванной, он впервые встал на весы и обнаружил, что утратил в весе один стоун шесть фунтов.
Раздеваясь в тот вечер, он сделал еще одно неожиданное открытие: Элизабет ушивала его пиджаки и брюки. Она ничего не говорила ему об этом, и когда он впервые увидел, как жена роется в своей корзине для шитья, то подумал, что она готовит что-то для ребенка.
В последовавшие дни его первый, так сказать, весенний порыв энергии несколько поутих. Странные перемены произошли с его телом — кожа и волосы, все мускулы, казалось, трансформировались. Черты лица изменились, челюсть словно укоротилась, нос не так выдавался, щеки сделались безупречно гладкими.
Исследуя свой рот в зеркале, Фримэн обнаружил, что большинство зубов утратило старые металлические пломбы, а их место заняла прочная белая эмаль.
Он продолжал ходить на службу, сознавая, что коллеги то и дело странно посматривают на него. На следующий день после того, как он установил, что не может дотянуться до справочников на полке позади его стола, он остался дома, сославшись на простуду.
Казалось, Элизабет отлично понимала, в чем дело. Фримэн ничего не сказал ей, опасаясь, что она испугается и произойдет выкидыш, когда она узнает правду. Завернувшись в свой старый халат, обмотав шерстяным шарфом шею и грудь, чтобы заставить фигуру выглядеть более мошной, он сидел на софе в гостиной; вокруг громоздилась гора одеял, а жесткая подушка приподнимала Фримэна повыше над софой.
Он старался не вставать больше в полный рост в присутствии Элизабет, а в случае крайней необходимости циркулировал по комнате на цыпочках, скрываясь за мебелью.
Однако неделю спустя, когда его ноги уже не доставали до пола за обеденным столом, он решил отсиживаться наверху в постели. Элизабет с радостью согласилась с этим. Все это время она внимательно наблюдала за мужем своими ласковыми, словно неподвижными глазами, спокойно готовясь к появлению ребенка.
«Черт бы побрал Хансона», — подумал Фримэн. Было одиннадцать сорок пять, а он так и не появился. Фримэн листал журнал, не глядя на страницы, и лишь ежесекундно посматривал на часы. Ремешок их давно уже болтался у него на запястье, и он дважды проделывал дополнительные дырочки для застежки.
Как описать эту метаморфозу Хансону, он еще не решил его душу терзали любопытнейшие сомнения.
