слушает, общий ход событий мог бы быть совсем другим. Или мы ошибаемся, и все было бы так, как потом и случилось.
Госпожа Торт начала разговор с ответа.
— И вовсе я не ваша милая! — отрезала она.
— И кто же вы такая, моя милая? — спросил аркканцлер.
— Разве так разговаривают с почтенными дамами? — фыркнула госпожа Торт.
— Нашла на что обижаться, — заметил Чудакулли.
— Неужели, а я и не заметила!
— Мадам, почему вы отвечаете прежде, чем я задам вопрос?
— Что?
— Что вы имеете в виду?
— Это что вы имеете в виду?
— Что?
Разговор зашел в глухой тупик. Аркканцлер и госпожа Торт мерили друг друга сердитыми взглядами. А потом до госпожи Торт наконец дошло.
— Это все мое преждевременное предчувствие, — пояснила она, засунула палец в ухо и с хлюпаньем покрутила там. — Теперь все в порядке. Итак, причина…
Но Чудакулли уже решил, что с него достаточно.
— Казначей, — сказал он. — Дай этой женщине пенни, и пусть проваливает, понятно?
— Что?! — вопросила мгновенно разъярившаяся сверх меры госпожа Торт.
— С каждым днем их все прибывает… — пожаловался Чудакулли декану и зашагал прочь.
— Это все давления и стрессы, связанные с жизнью в крупном городе, — сказал главный философ. — Я где-то читал об этом. Люди частенько не выдерживают.
Они прошли сквозь ворота к одной из больших дверей, и декан захлопнул ее прямо перед носом госпожи Торт.
— А вдруг он не появится? — поинтересовался главный философ, пока они пересекали двор. — На прощальной вечеринке бедняги Сдумса он ведь так и не появился.
— На Обряд придет, — заверил его Чудакулли. — Это тебе не простое приглашение с пометкой «просьба ответить».
— А я люблю вечеринки, — сказал казначей.
— Слушай, казначей, заткнись, а?
Где-то в глубине Теней, в самой испещренной переулками части города, прятался грязный и кривой переулок. Что-то маленькое и блестящее закатилось туда и исчезло в темноте. Спустя некоторое время из переулка донеслись едва слышные металлические звуки.
Температура в кабинете аркканцлера была близкой к нулю.
— А может, он занят? — дрожащим голосом выдвинул предположение казначей.
— Заткнись, — хором ответили волшебники. Что-то определенно происходило. Пол внутри начерченной мелом октограммы побелел от инея.
— Такого еще никогда не было, — заметил главный философ.
— Все мы делаем не так! — воскликнул декан. — Нужно было расставить свечи, котелки, надо, чтобы в тиглях что-нибудь булькало, чтобы летала блестящая пыль, клубился цветной дым…
— Для Обряда ничего этого не нужно, — отрезал Чудакулли.
— Для Обряда — нет, а мне — нужно, — пробурчал декан. — Проводить Обряд АшкЭнте без нужных атрибутов то же самое, что принимать ванну, сняв с себя всю одежду.
— А я именно так всегда и поступаю, — удивился Чудакулли.
— Хм! Каждому, конечно, свое, но некоторым из нас кажется, что каких-то стандартов все же стоит придерживаться.
— Слушайте, а вдруг он в отпуске? — высказал очередную догадку казначей.
— Ага, — насмешливо произнес декан. — Где-нибудь на пляже греется. Пара напитков со льдом, а на голове кепка с надписью «Эй, красотка, поцелуй-ка меня».
— Кончайте, — прошипел главный философ. — Что-то проявляется.
Над октограммой возникли смутные очертания фигуры в плаще с капюшоном. Фигура непрерывно колыхалась, как будто на нее смотрели сквозь раскаленный воздух.
— Это он, — сказал декан.
— А по-моему, нет, — возразил профессор современного руносложения. — Это просто серая мантия. Внутри нее никого…
Он замолчал.
Фигура медленно повернулась. Мантия казалась чем-то заполненной, подразумевая присутствие внутри ее владельца, но в то же время производила впечатление пустоты, словно была не более чем формой для того, что вообще не имело таковой. Ну а капюшон… Капюшон был пуст.
Некоторое время пустота смотрела на волшебников, после чего повернулась к аркканцлеру.
— Кто ты? — сказала пустота.
Чудакулли судорожно сглотнул:
— Э-э. Наверн Чудакулли. Аркканцлер.
Капюшон кивнул. Декан сунул палец в ухо и с хлюпаньем повертел там. На самом деле мантия ничего не говорила. Голоса слышно не было. Все обстояло так, словно вы вдруг вспоминали то, что не было сказано, — и никак не могли понять, почему вы это вспомнили.
— Значит, ты в этом мире — высшее существо? — сказал капюшон.
— Ну… понимаешь ли… ну да, первый среди равных и все такое прочее… да, — промямлил Чудакулли.
— Мы принесли хорошие новости, — сказали ему.
— Хорошие новости? Хорошие новости? — Чудакулли съежился под безглазым взглядом. — А, это хорошо! Хорошие новости — это хорошо.
— Смерть ушел в отставку, — сказали ему.
— Прошу прощения?
— Смерть ушел в отставку, — сказали ему.
— А? Вот это… новости, — неуверенно произнес Чудакулли. — Гм-м… Но как? То есть… как?
— И мы приносим извинения за проявившиеся в последнее время отклонения, — сказали ему.
— Отклонения? — переспросил совершенно озадаченный аркканцлер. — Не уверен, что они были… Ну, то есть, конечно, этот парень всегда бродил где-то рядом, но большую часть времени мы его и не…
— Он стал пренебрегать своими обязанностями, — сказали ему.
— Правда? Это… Это… Это абсолютно недопустимо, — согласился аркканцлер.
— Должно быть, совершил ряд ужасных ошибок, — сказали ему.
— Ну, я… то есть… я полагаю, что мы… я, конечно, не уверен… что, таких ужасных?
— Но сейчас бремя снято, — сказали ему. — Можете возрадоваться. Такого больше не случится. Будет непродолжительный переходный период, пока подходящий кандидат себя не проявит, после чего возобновится обычное обслуживание. Тем временем мы приносим искренние извинения за неизбежные неудобства, вызванные избыточным присутствием жизни.
Фигура заколыхалась и начала исчезать. Аркканцлер в отчаянии замахал руками.
— Эй, ты куда? — воскликнул он. — Нельзя же просто так взять и уйти. Я приказываю тебе остаться! Какое обслуживание? Что это все значит? Кто ты такой?
Капюшон снова повернулся к нему и сказал:
— Мы — ничто.
— Этого недостаточно. Как тебя зовут?
— Мы — забвение. Фигура исчезла.
Воцарилась подавленная тишина. Иней внутри октограммы начал исчезать.
— Ого, — высказался наконец казначей.
— Непродолжительный переходный период? — уточнил декан. — Это и есть то, что сейчас происходит?
