— Мама так и не сказала ему. Я родилась, когда он уже был в армии, — так что мы действительно с ним не встречались.
— А почему вы откровенничаете со мной?
— Я боюсь. Смерть Пупса как-то связана со мной. Не знаю, каким образом, но чувствую это каждой клеточкой тела.
— И вдобавок считаете, что в этом замешан Джонни Фаворит?
— Не знаю. Мне казалось, что вам это уже известно, ведь думать — ваша работа.
— Возможно. И кстати — если вы что-то утаили, то сейчас самое время признаться.
Эпифани уставилась на свои сложенные на коленях руки.
— Мне больше нечего сказать. — Она встала, бодрая и деловитая. — Мне пора. Я уверена, у вас полно работы.
— Я как раз ею и занимаюсь, — заметил я, поднимаясь. Она сняла пальто с вешалки.
— Полагаю, вы не шутили насчет профессиональной тайны?
— Все, что вы мне рассказали, — строго конфиденциально.
— Надеюсь. — Она улыбнулась. Улыбка была искренней, — не рассчитанной на какой-то результат. — И вопреки здравому смыслу — я вам верю.
— Спасибо. — Я вышел из-за стола, когда она открывала дверь.
— Не беспокойтесь, — бросила она. — Я сама найду выход.
— У вас есть мой номер?
— Я позвоню, если что, — кивнула она.
— Обязательно позвоните.
Она снова кивнула и исчезла. Я стоял у стола, не двигаясь, пока не услышал, как закрылась наружная дверь. В следующие три секунды я схватил 'дипломат', сорвал с вешалки пальто и запер контору.
Приложив ухо к наружной двери, я подождал, пока за ней не закрылись дверцы автоматического лифта, и выскочил в пустой коридор. Было слышно, как щелкали арифмометры, и жужжит электробритва мадам Ольги, с помощью которой она расправлялась с непрошеными волосками. Я ринулся к пожарной лестнице и, прыгая через три ступеньки, помчался вниз.
Глава двадцать пятая
Я опередил лифт на добрых пятнадцать секунд и ожидал на площадке, чуть приоткрыв пожарную дверь. Эпифани прошла мимо меня на улицу. Я двинулся следом, свернул за угол и спустился в метро.
Она села на поезд местной линии. Я вскочил в следующий вагон и, едва поезд тронулся, открыл вагонную дверь, и устроился на подрагивающей металлической платформе над сочленением, откуда удобно было следить за ней через дверное стекло. Девушка сидела очень прямо, сжав колени и устремив взгляд на цепочку реклам, мелькавших за окнами вагона. Она вышла через две остановки, на Коламбус-серкл, и двинулась на восток, вдоль Центрального парка, мимо Мемориала, где морские коньки тянули колесницу, отлитую из спасенных с затонувшего корабля пушек. Пешеходов было мало, поэтому я держался достаточно далеко от девушки, постукивавшей каблучками по десятиугольным асфальтовым плитам, которые окаймляли Парк.
На Седьмой авеню она свернула к центру, вглядываясь в номера домов, торопливо прошла мимо Атлетического клуба и украшенного скульптурами жилого комплекса Алвин-Корт. На углу Пятьдесят седьмой улицы ее остановила пожилая дама с тяжеленной продуктовой сумкой, и мне пришлось нырнуть в магазин нижнего белья, пока Эпифани показывала ей дорогу, помахивая рукой в сторону Парка.
Я едва не потерял ее — она перебежала через улицу с двусторонним движением, не дожидаясь сигнала светофора, — и растерянно стоял у края тротуара, но девушка замедлила шаги, изучая номера домов над магазинами, вдоль Карнеги-холла. Прежде чем загорелась зеленая надпись 'ИДИТЕ', я заметил, как она остановилась в конце квартала и вошла в здание. Знакомый адрес: Седьмая авеню, 881. Там жила Маргарет Круземарк.
Очутившись в вестибюле, я понаблюдал, как латунная стрелка над правым лифтом доходит до цифры 'II', а ее двойник слева опускается. Дверцы лифта открылись, и оттуда вышел целый струнный квартет со своими упрятанными в футляры инструментами. Единственным моим спутником оказался мальчик- посыльный от магазина 'Кристед' с картонкой зелени на плече. Он вышел на пятом этаже, и я сказал лифтеру: 'Пожалуйста, девятый'.
На этаж Маргарет Круземарк я поднялся пешком по пожарной лестнице, оставляя позади лихорадочный ритм чечеточного класса и далекие переливы сопрано. Коридор был пуст, и можно было беспрепятственно заняться дверью со знаком 'скорпиона'…
Положив 'дипломат' на потертый коврик, я щелкнул замочками. Сверху, в 'аккордеонных' перегородках, торчали пачки липовых формуляров — для придания кейсу официального вида, но под фальшивым дном я хранил свой профессиональный инструмент. Там в отдельных гнездах лежали: 'набор грабителя' из особо прочной стали, контактный микрофон с миниатюрным магнитофоном, десятикратный бинокль фирмы 'Литц', фотоаппарат 'Минокс' с подставкой для пересъемки документов, пятисотдолларовая коллекция отмычек, никелированные стальные наручники и заряженный 'смит-и-вессон', модель 'Сентинел', 38-го калибра с корпусом из легкого металла.
Я извлек контактный микрофон и подсоединил наушник. Отличная штука. Достаточно было поднести микрофон к двери, и все тайное становилось явным. Если кто-то появлялся, я ронял микрофон в карман рубашки, а наушник сходил за слуховой аппарат.
Но на этот раз никто не появился. Эхо вибрирующего сопрано сливалось с фортепианным арпеджио в пустом коридоре, но это не помешало мне услышать слова Маргарет Круземарк:
— Мы не были близкими подругами, но я очень уважала твою мать.
Эпифани что-то пробормотала в ответ, и предсказательница продолжила:
— Я часто виделась с ней перед тем, как ты родилась. Она владела 'силой'.
— Вы долго были обручены с Джонни?
— Два с половиной года… Со сливками или с лимоном, милая?
Очевидно, пришла пора чаепития. Эпифани выбрала чай с лимоном и сказала:
— А все это время моя мать была его любовницей.
— Милое дитя, не думаешь ли ты, что я этого не знала? У нас с Джонни не было друг от друга секретов.
— Поэтому вы с ним и порвали?
— Наш разрыв — не более чем измышления прессы. Нам пришлось сделать вид, будто мы порвали отношения. На то существовали достаточно веские причины. Хотя, по сути, мы никогда не были столь близки друг другу, как в последние месяцы перед его уходом на войну. Конечно, весьма своеобразное положение, я не отрицаю. Полагаю, ты достаточно хорошо воспитана, чтобы не поддаться буржуазным предрассудкам. Правда, у твоей матери их было немало.
— Что может быть буржуазное, чем 'менаж а труа' [Любовь втроем (франц.)]?
— Причем здесь 'менаж а труа'! Не думаешь ли ты, что мы создали здесь некий ужасный уголок секса?
— Не имею ни малейшего понятия о том, что вы 'создали'. Мама никогда не говорила мне об этом.
— А к чему ей было говорить? Насколько я знаю, Джонатан мертв и похоронен. Он — единственное, что нас связывало.
— Но он жив.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю.
— Тебя никто не расспрашивал о Джонатане? Ответь, дитя, — от этого могут зависеть наши жизни.
— Почему?
