чтобы выпустить пассажира, такси. Я крикнул, и водитель ждал с открытой дверью, пока я мчался к нему наперегонки с какой-то женщиной, потрясавшей сложенным зонтиком.
Это был негр; он и глазом не моргнул, услышав, что мне нужно на перекресток Сто двадцать третьей улицы и Ленокс-авеню. Видимо, он решил, что я собрался на собственные похороны, и был не прочь получить от меня последние чаевые. Мы рванули в центр, не тратя времени на разговоры. Транзисторный приемник на переднем сиденье громко вещал голосом балагурящего диск-жокея: 'Только наша станция покоряет любую дистанцию…'
Через двадцать минут он высадил меня у входа в магазин Праудфут и умчался прочь, сопровождаемый блюзовыми каденциями. Аптека не работала, и длинная зеленая штора за дверью напоминала приспущенный в знак поражения флаг. Я постучал и подергал за дверную ручку, но безуспешно.
Эпифани упоминала про свою квартиру над лавкой, и я решил пройти по Ленокс-авеню до входа в здание и проверить фамилии на почтовых ящиках в вестибюле. На третьем слева значилось: ПРАУДФУТ, 2 -Д. Дверь в холл была открыта, и я вошел внутрь.
В узком, отделанном кафелем коридоре пахло мочой и вареными свиными ножками. Я поднялся по выщербленным от времени мраморным ступеням на второй этаж и услышал, как кто-то наверху спускает воду в туалете. Квартира 2-Д находилась в самом конце площадки. Из осторожности я позвонил, но ответа не было.
Замок не представил для меня проблемы. При мне было с полдюжины подходящих ключей. Натянув свои перчатки, я открыл дверь, машинально принюхиваясь, не пахнет ли эфиром. Окна в угловой гостиной выходили одновременно на Ленокс-авеню и Сто двадцать третью улицу. Гостиная была обставлена стандартной мебелью и украшена африканскими сувенирами из резного дерева.
Кровать в спальне аккуратно застелена. Пара гримасничающих масок висела над туалетным столиком из кленового дерева с глазками. Я прошелся по ящикам комода и шкафа, но не нашел ничего, кроме одежды и мелких вещиц, принадлежащих хозяйке. На прикроватном столике стояло несколько фотографий в серебряных рамках, на каждой — надменная женщина с тонким лицом. В романтическом изгибе ее губ было что-то от Эпифани, но нос более плоский, а глаза широко раскрыты и неукротимы, как у одержимой. Я видел перед собой Эванджедлину Праудфут.
Она приучила дочь к аккуратности. Кухня блестела чистотой: на столе и в раковине никаких крошек и тарелок. На присутствие хозяйки указывали лишь свежие продукты в холодильнике.
В последней комнате было темно, как в пещере. Выключатель не работал, и я воспользовался своим фонариком. Мне не хотелось споткнуться о чей-нибудь труп, и поэтому в первую очередь я осмотрел пол. Похоже, когда-то давно комната служила спальней; оконное стекло, стены, потолок — все было выкрашено в одинаковый цвет, цвет Ночи, и везде играли радужные сполохи неоновых граффити. Одну стену украшали гирлянды из цветов и листьев, на другой кувыркались грубо нарисованные рыбы и русалки. Потолок являл собой панораму звезд и полумесяцев.
Комната была храмом вуду. У дальней стены помещался кирпичный алтарь. На нем, ярусами, напоминая торговый прилавок на рынке, стояли ряды глиняных кувшинов с крышками. Под прикрепленными к стене цветными литографиями католических святых покоились в блюдцах свечные огарки. Перед алтарем, в доски пола была воткнута ржавая сабля. Сбоку висел деревянный костыль, а меж кувшинов стоял изящный крест из кованого железа, служивший подставкой для помятого шелкового цилиндра.
На полке я увидел несколько погремушек из маленьких тыкв в пару железных трещоток. Рядом теснилось множество цветных бутылочек и кувшинов. Большую часть стены над алтарем занимал примитивный рисунок маслом, изображавший грузовой пароход.
Я вспомнил Эпифани в ее белом платье, с жаром выкрикивающую слова заклинаний под рокот барабанов и тыкв-погремушек, шелестящих будто ползущие в сухой траве змеи; вспомнил ловкое движение ее кисти и яркий фонтан петушиной крови в ночи… Выходя из этой 'часовни', я стукнулся головой о пару подвешенных к потолку барабанов-конг, отделанных деревом и кожей.
Я осмотрел в коридоре стенной шкаф — ничего интересного, но мне повезло на кухне: там была узкая лестница, ведущая вниз, в лавку. Спустившись туда, я порылся в кладовой среди запасов сухих корешков, листьев и порошков, не зная, что мне, собственно, нужно, и прошел в торговый зал.
В пустой полутемной аптеке на стеклянной стойке лежала пачка нетронутой почты. Я просмотрел ее, подсвечивая фонариком: телефонный счет, несколько писем от владельцев гомеопатических складов, печатное послание от конгрессмена Адама Пауэлла и заявка о помощи от некой благотворительной организации. Под ними находился картонный плакат — и сердце мое внезапно подпрыгнуло в груди. На плакате я увидел Луи Сифра.
Лицо его под белым тюрбаном, казалось, было опалено ветрами пустыни. В верхней части плаката крупные буквы гласили: 'ЭЛЬ СИФР, ПОВЕЛИТЕЛЬ НЕВЕДОМОГО', а в нижней располагался текст: 'Знаменитейший и Всезнающий Эль Сифр обратится к конгрегации Нового Храма Надежды в д.139 по Западной 144-ой улице, в субботу 21 марта 1959 г., в 20.30. Сердечно приглашаем навестить нас. ВХОД БЕСПЛАТНЫЙ'.
Я сунул плакат в свой кейс. Кто может устоять против бесплатного представления?
Глава тридцатая
Заперев квартиру Эпифани Праудфут, я вышел на улицу, прошел до Сто двадцать пятой улицы и поймал такси возле кафе 'Пальма'. Поездка в центр города по Вест-Сайдской автостраде была достаточно долгой, чтобы немного поразмышлять. Я не сводил глаз с Гудзона, река казалась черной на фоне ночного неба, а у причалов теснились в карнавальном великолепии роскошные яркоосвещенные лайнеры.
Карнавал смерти. Поднимись на борт и взгляни на смертельный ритуал вуду! Торопись, торопись, торопись: не пропусти жертвоприношение! Впервые, только у нас! Но это не все. Вас встретят колдуньи и гадалки, и их клиент будет прятать лицо за черным шарфом подобно арабскому шейху. Я торчал, как какая- то деревенщина, на этой галерее смерти, ослепленный ее огнями и одураченный ловкими трюками. Я лишь едва различал то, что происходило за ширмой театра теней…
Мне нужен был бар поближе к дому. Например, 'Силвер Рэйл' на углу Двадцать третьей и Седьмой. Кажется, я выполз оттуда после закрытия на четвереньках, но точно не помню. Каким образом я очутился в своей постели, в 'Челси', осталось для меня тайной. Зато сны свои я запомню надолго — они были до жути реальными.
Мне снилось, что меня вырвали из глубокого забытья чьи-то крики на улице. Я подошел к окну и раздвинул шторы. Толпа кишела на мостовой от тротуара до тротуара, завывая и бормоча, словно большой мускулистый зверь. Через людское море ползла двухколесная телега, влекомая древней клячей. В телеге находились мужчина и женщина. Я достал из 'дипломата' бинокль и пригляделся к ним. Женщина была Маргарет Круземарк. Мужчина был я.
Магия сна вдруг перенесла меня в телегу, и я вцепился в ее грубый деревянный борт, глядя на бушующую вокруг безликую толпу. С другого края раскачивающейся колымаги мне соблазнительно улыбнулась Маргарет Круземарк. Телега двигалась рывками, а мы стояли так близко, что все время хватались друг за друга, чтоб не упасть. Со стороны, вероятно, это походило на жаркие объятия влюбленных. Может, она была колдуньей, которую собирались сжечь на костре? А я? — Палач?
Телега катила вперед. Через головы толпы я увидел силуэт гильотины на ступенях 'Молодежной Христианской Ассоциации Макберни'. Империя террора. Несправедливо осужденные! Телега, вздрогнув, остановилась у подножья эшафота. Грубые руки потянулись и выдернули из нее Маргарет. Толпа смолкла, и женщину толкнули на ступени.
В передних рядах зрителей я вдруг выхватил взглядом фигуру одного мятежника — в черном, с пикой в руке. Это был Луи Сифр. На его лихо заломленном фригийском колпаке сверкала трехцветная кокарда. Заметив меня, он взмахнул пикой и шутливо поклонился.
Я пропустил зрелище на эшафоте. Загрохотали барабаны, упало лезвие, и когда я поднял глаза,
