Поднявшийся ветер нес песок, но только это был уже не ветер, это пирамида росла, и песчаные наносы поднимались вокруг ее блистающих граней…
Она становилась все больше и больше, перерастая Диск, так что в конце концов весь мир превратился в маленькое темное пятнышко в ее центре.
И там, в самой сердцевине пирамиды, происходило нечто крайне странное.
Но вдруг пирамида начала уменьшаться, а с нею – и мир, пока все не исчезло…
Вот так вот. Если ты фараон, сны твои не по зубам даже самому искусному толкователю.
Монаршей милостью снова настал рассвет. Сам же монарх спал, скрючившись на своем ложе, подложив под голову вместо подушки свернутую одежду. Вокруг каменного лабиринта дворца понемногу просыпались подданные.
Лодка Диоса, легко скользнув по воде, ткнулась носом в причал. Ступив на сушу, Диос торопливо направился к дворцу, прыгая через три ступеньки сразу и потирая руки при мысли о новом, полном забот дне, о стройном распорядке обрядов и церемоний. Столько организационной работы, о стольком надо позаботиться…
Главный скульптор и мастер по саркофагам сложил свой метр.
– Хорошая работа, мастер Диль, – похвалил он.
Диль кивнул. Среди искусных ремесленников ложная скромность была не в моде.
– Классная команда, а? – хмыкнул скульптор, шутливо толкая его в бок. – Ты маринуешь, я закатываю.
Диль снова кивнул, на этот раз не так уверенно. Скульптор взглянул на овальный восковой слепок, который держал в руках.
– А вот посмертная маска могла бы быть получше, – заметил он.
Джерн, которому впервые позволили выполнить столь ответственную работу и который сейчас, примостясь на углу плиты, трудился над одной из усопших кошек царицы, с ужасом посмотрел на него.
– Я очень старался, – обиженно мрачно сказал он.
– В том-то все и дело, – ответил скульптор.
– Знаю, – печально произнес Диль, – нос, конечно, не того.
– Скорее подбородок.
– Подбородок тоже.
– Да уж, ничего не попишешь.
– Ага.
В мрачном молчании все уставились на восковое лицо фараона. В том числе и сам фараон.
–
– Можно прилепить бороду, – наконец предложил Диль. – Борода все закроет.
– А с носом что делать?
– Снять дюйма полтора. И подправить скулы.
– Можно…
– Вы говорите о лице покойного царя, – в ужасе пролепетал Джерн. – Вы не имеете права! Люди все равно заметят и… – Он вдруг засомневался. – Они ведь заметят?
Мастера переглянулись.
– Конечно заметят, – терпеливо подтвердил Диль. – Но никто ничего не скажет. Наоборот, люди хотят, чтобы мы… делали их
– Не боись, – жизнерадостно успокоил главный скульптор. – Вряд ли кто встанет и скажет: «Ерунда это все, на самом деле он смахивал на близорукого цыпленка».
–
Фараон отошел и присел рядом с кошкой. Очевидно, люди уважают покойных, только когда думают, что те их слышат.
– Думается мне, – несколько неуверенно произнес подмастерье, – при жизни он был чуточку не такой, как на фресках.
– В этом-то вся и суть, – многозначительно изрек Диль.
Выражение большого честного прыщеватого лица Джерна менялось крайне медленно – словно тени облаков проплывали над изрытым кратерами пейзажем. Его вдруг осенила мысль, что таким образом мастера хотят посвятить его в таинства древнего искусства.
– Вы хотите сказать, что художники тоже меняют… – начал было он. Диль нахмурился:
– Мы этого не говорили.
Джерн постарался придать своим чертам выражение приличествующей случаю серьезности.
– О да, – кивнул он. – Понимаю, учитель.
– Светлая ты голова, Джерн, – сказал скульптор, хлопая его по спине. – Схватываешь на лету. Сам представь, сколько людей всю жизнь страдают от своего уродства. А потом представь, насколько ужаснее быть уродом в Загробном Мире.
Царь Теппицимон XXVII покачал головой. «Мало того, что при жизни все мы должны выглядеть одинаково, так они еще хотят, чтобы мы даже после смерти были на одно лицо. Что за царство, что за народ!» Он посмотрел вниз: душа покойной кошки умывалась. Раньше царь терпеть не мог подобных вещей, но теперь он даже почувствовал к твари некоторое расположение – ему захотелось пообщаться. Не без робости он погладил кошку по плоской голове. Кошка замурлыкала, но вдруг извернулась и проехалась когтями по его руке. Отдубасить бы скотину, да нечем и не по чему…
С нарастающим ужасом он понял, что троица теперь обсуждает пирамиду.
Царь глухо застонал.
Птаклюсп глухо застонал.
При его батюшке было куда проще. Уйма бревенчатых катков и двадцать лет работы, что тоже немаловажно, поскольку избавляет от лишних хлопот в пору Наводнения, когда все поля заливает водой. А сегодня нужен лишь парень со светлой головой, кусочком мела в руке и набором магических формул.
Хотя, что ни говори, прогресс впечатляет, если, конечно, вам нравятся подобные штуки.
Птаклюсп 2-б ходил вокруг огромной каменной плиты – тут подчищая какое-то уравнение, там вычерчивая нечто молниевидное и в высшей степени непонятное. Взглянув на отца, он слегка кивнул.
Птаклюсп поспешил обратно, навстречу царю, который в окружении свиты, стоя на вершине скалы, озирал карьер. Маска на царственном лице сверкала в лучах солнца. Визит царя превыше всего…
– Мы готовы, если вам угодно, о свод небес, – сказал он, обливаясь потом, отчаянно надеясь, что…
О боги. Очевидно, царь снова был расположен к Непринужденной Беседе.
Птаклюсп умоляюще взглянул на верховного жреца, который одним движением бровей дал понять, что иного выхода не видит. Это было уже чересчур, и не он один был против: только вчера Диля – бальзамировщика заставили полтора часа рассказывать о своей семье, нет, это никуда не годится, предполагается, что царь никогда не покидает свой дворец, это ни в какие ворота не лезет…
Между тем царь легкой, непринужденной походкой приблизился к архитектору, словно к старому другу. «О нет, – подумал Птаклюсп, – неужели он вспомнит мое имя?»
– Должен сказать, ты здорово продвинулся за девять недель. Отличное начало. M-м… Его ведь зовут Птаклюсп, не так ли? – уточнил царь.
Птаклюсп шумно проглотил слюну. Ждать помощи было неоткуда.
– Да, о десница вод, – забормотал он. – О источник…
– Вполне сойдет «ваше величество» или просто «сир», – перебил Теппик.
Запаниковав, Птаклюсп бросил боязливый взгляд на Диоса. Тот нахмурился, но снова ограничился
