– Разойдись! Нечего здесь стоять, тетери глухие! Сказано вам, не будет сегодня торговли!
Старухи послушно отступили на несколько шагов и вновь застыли в прежних позах – молчаливые и скорбные, привычные к повиновению, к понуканию, к терпению.
– Что же ты, гвардеец, свинью мне такую подложил, да еще перед самыми праздниками? – спросил у сторожа участковый инспектор Скворчевский, спросил, впрочем, не особо строго: краж на своем веку он насмотрелся предостаточно, они были для него неизбежным злом, надоедливой рутиной, такой же как соседские свары, семейные скандалы, хищение кормов, буйное, упорное пьянство мужиков и тихое, но не менее упорное пьянство баб. – Признавайся, где был? Дрых, должно быть?
– Никак нет! – сторож вытянулся по стойке «смирно». – Бдительно нес службу!
– А это что? – участковый указал на распахнутую дверь магазина.
– Не могу знать!
– А ну дыхни…
– Гы-ы-ы…
– Все ясно. С тобой потом будем говорить.
Тем временем следователь Олиференко и начальник розыска Печенкин решали, что же делать – ждать эксперта из Управления или проводить осмотр места происшествия самостоятельно. В конце концов доводы Олиференко, сводившиеся к тому, что ни один уважающий себя эксперт не попрется в такую даль и по таким дорогам, чтобы зафиксировать кражу нескольких пачек сигарет и пары горстей окаменевшей карамели (как было известно заранее, ни спиртное, ни дефицитные промтовары в эту торговую точку давно не завозились) взяли верх и оперативная группа гурьбой направилась к магазину. На крыльце Печенкин обнаружил целую кучу вещественных доказательств – несколько свежих щепок, два кривых ржавых гвоздя и открытый замок с глубокими царапинами на дужке. Все это Печенкин приобщил к делу, а попросту говоря, спрятал в свой вместительный саквояж. В розыске он был человек новый и свою некомпетентность старался компенсировать неуемной энергией и истовым отношением к делу. Раньше Печенкин подвизался в Госпожарнадзоре, где показал себя работником исполнительным и усердным. Он в срок обследовал закрепленные объекты, ретиво штрафовал нерадивых хозяйственников, вовремя приостанавливал эксплуатацию неисправных отопительных приборов, создал фотовыставку «01 информирует» и организовал кружок юных пожарников. Кроме того, он всегда правильно выступал на собраниях и умел дружить с нужными людьми. Поэтому, когда встал вопрос об укреплении уголовного розыска (а люди там подобрались со странностями, формы носить не любили, в строевом отношении не дотягивали, речь свою засоряли блатными словечками, вечно запаздывали с принятием соцобязательств, дрыхли на политзанятиях и вообще много о себе понимали) лучшей кандидатуры, чем Печенкин, не нашлось.
Любо-дорого было посмотреть со стороны на его бессмысленную, но кипучую деятельность. С оружием в руках он первым ворвался в магазин и так быстро затоптал все следы, что Олиференко только крякнул в сердцах. Затем Печенкин обшарил все углы и заглянул во все щели, словно надеясь обнаружить там преступника, а поскольку такового не оказалось, излил свой праведный гнев на участковом.
– Я тебя, Скворчевский, предупреждал! Неоднократно предупреждал! И начальник предупреждал! И заместитель предупреждал! А тебе наши слова, как с гуся вода! Мохом оброс! Спишь, как сурок, целыми днями! Вот вся твоя работа, как на ладони! Где профилактика? Где связь с общественностью? Почему топочного листа возле печки нет? А вьюшка какая? Ты посмотри – разве это вьюшка? Вот как ты народное добро бережешь!
На это участковый вполне резонно ответил, что если возле печки прибить даже двадцать пять топочных листов, а вместо вьюшки поставить дверь от сейфа, сие все равно не спасет магазин от кражи. В дымоходе воров искать нечего. И с больной головы валить на здоровую не надо. Если «глухарь» за отделом повиснет, вместе будем отвечать. Так что особо не разоряйся, а помогай искать, коли уж приехал. А то сейчас пешочком домой пойдешь. Сыщик, мать твою!
Кульков, едва сунувшись в дверь, сразу ретировался обратно и, заткнув ноздри заранее припасенной ватой, остался стоять на крылечке. В магазине витало плотное, почти непроницаемое для обоняния облако резкого, удушливого аромата. Источник его определить было нетрудно – сразу за порогом валялись осколки флакона из-под дешевого цветочного одеколона. Таким способом преступники предполагали сбить со следа служебную собаку. Действовали они в общем-то правильно, но не учли одного обстоятельства: одеколон был отнюдь не французский, а наш отечественный, сработанный без всякой амбры, на одной химии, а посему – нестойкий. Махорка с молотым перцем была бы куда эффективней.
Кульков вызвал заведующую и попросил, чтобы она настежь открыла заднюю дверь. Вскоре сквозняк немного развеял тошнотворное благоухание, и Кульков стал различать много других ароматов, свойственных маленьким сельским магазинам, где торгуют всем, чем придется, начиная от спичек и кончая хомутами. Запахи кожи, керосина, мышей, резины, хлеба, лаврового листа, уксуса, табака, мыла и всякой другой бакалейной мелочи он сразу отделил, как естественный и не имеющий никакого отношения к делу фон. Довольно сильно пахло людьми: молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, неряхами и чистюлями, однако запахи эти так перемешались, что выделить из них чей-то индивидуальный образ было совершенно невозможно. Присутствовал также и слабый запах кошки, но кошка могла жить в складе или по крайней мере наведываться туда. Было и еще несколько несвойственных магазинам, но в общем-то объяснимых запахов. Недоумение вызывал лишь едва различимый, сладковатый аромат, напоминавший о больнице или аптеке. «А может это заведующая лекарства принимает?» – подумал Кульков и повел носом в ее сторону. Нет, не то. Пот, пудра, вчерашние духи, жареный лук.
– Аптечка у вас имеется? – поинтересовался Кульков.
Смущаясь чего-то, заведующая достала из-под прилавка фанерный ящичек с изображением красного креста. Несколько ампул нашатырного спирта и початая пачка таблеток от кашля составляли все его содержимое. Если аптечка чем-то и пахла, то только пылью и паутиной.
Кулькову ничего не оставалось, как занести загадочный запах в разряд необъяснимых, что впрочем случалось не так уж и редко. Ему приходилось бывать в учреждениях, где пахло, как на бойне, и в туалетах, благоухающих оранжерейными цветами. Был он знаком уже и с обонятельными галлюцинациями, штукой весьма неприятной.
Осмотр места происшествия тем временем подходил к концу. Олиференко сделал все необходимые замеры, составил протокол, взял объяснение у сторожа, зафиксировал на клейкой ленте несколько еще неизвестно кому принадлежащих пальцевых отпечатков и пару раз щелкнул фотоаппаратом. Участковый нашел завалившуюся за мешки с мукой граненую фомку, которую никто здесь раньше не видел. Печенкин не нашел ничего и теперь как коршун кружил вокруг заведующей, пытаясь выяснить, как же могло случиться, что преступники не взяли из магазина ничего, за исключением денег – семисот десяти рублей, всей недельной выручки, хранившейся в брезентовой рукавице, которая была засунута в валенок, который, в свою очередь, был спрятан в складе под нижней полкой и вдобавок тщательно замаскирован всякой ветошью. При этом ни одна консервная банка не была сдвинута, ни одно корыто не перевернуто, ни один ватник не сдернут с плечиков. Создавалось впечатление, что проникшие в магазин злоумышленники совершенно точно знали, где именно хранятся деньги. Именно это обстоятельство и порождало у Печенкина вполне определенные подозрения. Он принялся подробно, во всех деталях расспрашивать и без того расстроенную женщину о событиях минувшего дня, по ходу беседы запуская хитрые подковырки и многозначительные намеки.
– Кто мог видеть, куда вы прятали деньги?
– Никто.
– А муж?
– Муж мой до десяти вечера на машинном дворе сшивается, домой чуть живой приходит.
– А… друг сердечный не мог?
– Какой друг, что вы такое говорите! Я за работой и за детьми света белого не вижу!
– Ну так может вы потеряли эти деньги?
– Да как же я их могла потерять? Я ведь их никуда не носила! Вот в кассовой книге все записано! Да я за десять лет копеечки не взяла! Все знают! У кого хоть спросите!..
Кончилось это тем, что заведующая разрыдалась в голос и допрос пришлось прервать.
– Ну что, Володя, – сказал участковый, подавая Кулькову завернутую в полотенце фомку. – Может, попробуешь? На тебя вся надежда.
