собственных, свойственных только этой земле чудовищ – химерическую помесь терпеливого вола и неистового вепря, к тому же весьма неравнодушного ко всем видам дурмана.
Чертков, уже расплевавшийся с грядками, выглядевшими в его исполнении, словно длинный ряд безымянных могил, сейчас пересаживал малину, густые заросли которой напоминали знаменитый майнридовский чепараль – Шервудский лес Северной Америки.
– А не поздно? – заходя во двор, поинтересовался Кондаков.
– Наоборот, рановато, – ответил Чертков. – Сутки ведь ещё не миновали.
– Я говорю, не поздно ли малину пересаживать! – Кондаков повысил голос. – Неужто оглох?
– Ничего с ней не станется. Живучая, зараза, как марксизм. Могу тебе часть уступить. Голландский сорт, по большому блату доставал.
– Мне свою некуда девать. А марксизм ты, лишенец, не тронь. Если бы не такие, как ты, он ещё сто лет бы стоял… Лучше скажи, что по делу слышно?
– Вот так сразу и скажи! Ты сначала как человек в дом зайди. Посидим, выпьем. Песню споём.
– Недосуг мне песни распевать, – нахмурился Кондаков. – По горячему следу иду.
– По горячему? – фыркнул Чертков. – Твой след не то что остыл, а быльём порос. Да ещё каким быльём! Одни говорят, будто этому гаврику Серго Гобашвили голову бензопилой отпилил. Другие, что это инопланетянин был, под человека замаскированный. Сам на родную планету стартовал, а ненужную оболочку ментам на память оставил.
– Быльё меня не интересует. Я его и без тебя наслушался. Мне конкретные факты нужны.
– Из-за этих фактов сегодня ночью мои подпаски весь город перетрясли. Пару раз даже в перестрелку встряли.
– Только не надо мне рекламу вешать! Что в сухом остатке? Проще говоря, в итоге.
– Да нет пока никакого итого. – Чертков смущенно поскрёб в затылке. – Непричастны урки к этой мокрухе. Никоим боком не причастны. Все группировки дружно отмежевались. Да и вшивари мелкие на это не пошли бы. Подрезать фраера или ногами до смерти забить, это они ещё могут, а чтобы голову оторвать – ни-ни. Все авторитеты на том сходятся, что убийцу нужно в ваших собственных рядах искать, а то и повыше. Не надо свои подковерные распри на блатарей списывать.
– И это весь твой сказ? – физиономия Кондакова приобрела скорбное выражение.
– Всё, что могу. – Чертков развёл руками. – Как говорится, не веришь – прими парашу.
– Вчера ты иначе себя вёл. Соловьём заливался. Сорок бочек арестантов обещал.
– Выпил, вот и понесло, – честно признался Чертков. – Да и мамзель твоя повлияла. Где она, кстати?
– Допрашивает одного гуся вроде тебя. Показания выколачивает.
– Неужели дерётся? – уважительно поинтересовался Чертков.
– Ещё как! По яйцам бьёт – получше, чем футболист Бубукин по мячу.
– Свят, свят, свят, – Чертков перекрестился. – А ведь вся из себя такая холёная. Не дай бог такая сноха достанется!
– Так что, считай, тебе крупно повезло. – Кондаков стал закатывать рукава. – Сегодня я один против тебя. Вчерашний уговор помнишь? Не отказываешься?
– Я от своих слов никогда не отказываюсь. Коль заслужил – бей. – Чертков опустил подбородок к груди, ноги расставил пошире и чуть наклонился вперёд, сразу став похожим на знаменитую скульптуру «Никогда не сдадимся».
Кондаков, следуя примеру хозяина, тоже принял боксёрскую стойку и, как бы примериваясь, несколько раз коснулся его скулы кулаком.
– Не выпендривайся, – попросил тот. – Мне ещё поросёнка кормить надо.
– Сейчас. – Кондаков отвёл правую руку назад. – Раз, два, три! – но в последний момент переменил планы и коротко – снизу вверх – врезал левой в солнечное сплетение своего спарринг-партнёра.
Чертков от удара резко скрючился, упал и в той же позе остался лежать на свежевскопанной грядке.
– Хана морковке, – подув на кулак, сказал Кондаков. – Пересеивать придётся.
– Ы-ы-ы, – замычал Чертков. – Ы-ы-ы… Опять ты меня, начальник, обштопал…
– Это я за вчерашнее рассчитался. У меня после твоей оплеухи до сих пор в глазах двоится. И ничего. Пережил. Двигаюсь. – Взяв стоявшую поблизости лейку, он щедро оросил Черткова водой.
Полежав немного, хозяин встал – такой же, как всегда, не хуже и не лучше. Побои для него были делом не менее привычным, чем для других – банька с берёзовым веником.
– Не хочешь, значит, малину брать? – опять спросил он.
– И не уговаривай, – отмахнулся Кондаков.
– А капустная рассада не нужна? Две копы могу дать.
– Рано ещё капустой заниматься. Если будет время, попозже заеду.
– Подожди… После того как ты мне под дых заехал, я кое-что вспомнил, – сообщил Чертков, по-рыбьи хватая ртом воздух. – История давнишняя, но тебе, возможно, пригодится.
– Ну давай. Послушаю, – предчувствуя, что разговор будет долгим, Кондаков присел на завалинку.
– В году этак пятьдесят первом или пятьдесят втором попал я в североуральский политизолятор. Тогда секретный указ вышел, запрещающий использовать контриков на придурочных должностях. Родная страна социально близким уркам доверяла куда больше, чем всяким там троцкистам-зиновьевцам. Вот и пригнали нас этапом из Тайшетлага. Кого кочегаром поставили, кого каптёрщиком, кого фельдшером, а меня за лихость молодецкую – хлеборезом. Самая козырная работёнка в зоне. Только недолго мы там кантовались. Как только упырь усатый подох, так и политизолятор прикрыли.
– Ближе к делу нельзя? – поморщился Кондаков.
– Можно. Однажды прибыла к нам какая-то грозная столичная комиссия. Сплошь генералы в папахах. Были среди них и всякие академики доходных наук. В белых халатах по зоне шастали. Не знаю, чем они там конкретно занимались, но напоследок затеяли одно хитрое мероприятие. Выбрали с полдюжины крепких, склонных к побегу контриков и говорят им: «Предлагаем вам ради научного интереса совершить побег. С целью выяснения пределов выживания человека в суровых условиях Севера. С собой дадим спички, провиант, новое обмундирование. Обещаем не стрелять в спину, пока не доберётесь до леса, что на том берегу реки. Условие одно: в путь тронетесь сразу после начала ледохода». Это, дескать, дополнительная гарантия того, что погони не будет. Кто-то сразу отказался, а трое согласились. Сорвиголов и среди контриков хватало. В первых числах апреля, когда вода поверх льда попёрла, ушли эти смельчаки. Один, правда, почти сразу утонул, но остальные до леса благополучно добрались. А леса тамошние, скажу я вам, такие, что в них, по слухам, до сих пор мамонты водятся. Короче, пофартило ребятам. Погони за ними не было, это точно. Но через недельку, когда лёд почти сошел, вертухаи снарядили лодку и на тот берег переправились. Спустя малое время назад возвращаются. Беглецов с собой везут. Мёртвых. И что примечательно – оба безголовые. Посмотреть на них вся комиссия собралась. Довольные, как суки. Говорят: «От собаки уйдёшь, от пули уйдёшь, а от нашего гонца никогда». Потом трупы в кочегарке сожгли, даже хоронить не стали.
– Что за гонец такой? – спросил Кондаков.
– Кабы я знал.
– Ты всё это сам видел?
– Нет. Верные люди рассказали.
– Ты стихи такие знаешь: «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»?
– Впервые слышу. Но стихи душевные. Сразу видно, что понимающий человек сочинял. А тебе, начальник, я так скажу: прошлое и нынешнее иногда рука об руку ходят. На старости лет это особенно понятно.
Глава 8
Всякие гинекологические тонкости
Следующее совещание опергруппы, собравшейся, как всегда, в неполном составе (Ваня Коршун рыскал где-то в поисках загадочных мотоциклистов), оказалось на редкость долгим.
Сначала об итогах своей поездки в Ростов доложил Цимбаларь, от которого несло уже даже не перегаром, а тошнотворной смесью лаврового листа, чеснока и мускатного ореха. Потом Людочка поведала
