Один – итальянец Джироламо Савонарола, другой – немец Мартин Лютер. Итальянец на краткий миг добился абсолютной политической и духовной власти в пределах города Флоренции, но кончил смертью уголовного преступника. Немец почти нехотя оказался поборником и защитником веры для половины Европы.
Савонарола пришел к власти во Флоренции во время очередных беспорядков (см. рис. 103). Медичи были изгнаны, горожане передрались, и угроза французского вторжения нависла над Италией. Люди отчаянно нуждались в каком-нибудь вожде, выразителе их чаяний, и они нашли его в лице монаха- доминиканца, который уже совершил огромную работу по очистке своего монастыря Сан-Марко от непристойностей и порока, составлявших, как представляется теперь, неотъемлемую часть монашеской жизни. Он не был привлекателен, ни внешне, ни речью. Выразительный портрет работы Фра Анджелико, которого он обратил в свою веру, показывает нам лицо сильное, но некрасивое, с толстыми губами, большим крючковатым носом и горящими глазами. Отзывы современников о его проповедях свидетельствуют, что они были обыкновенными, и по содержанию, и по исполнению. Но итальянцы привыкли к блестящим ораторам, произносящим страстные проповеди с холодным совершенством. Эти речи производили впечатление на слушателей, пока длились, но забывались вскоре после того, как были произнесены. Однако никто не мог усомниться в искренности речей Савонаролы, в абсолютной убежденности, с которой он предостерегал Италию о нависшем над ней гневе Господнем. Его пророчества и предсказания принесли ему славу, разнесшуюся далеко за пределами Флоренции. Лоренцо ди Медичи схлестнулся с ним, был предупрежден, что умрет в течение года… и умер в том же году. В далеком Риме папа Александр VI Борджиа, воплощавший все пороки и злодейства папства, взял на заметку вспыльчивого монаха, поскольку его нападки на коррупцию в церкви становились все резче.
Однако временно Савонарола находился в безопасности среди жителей Флоренции. Он клеймил их за аморальность, а они толпами стекались на его проповеди. Он приказывал им очистить свои дома от дьявольских безделушек, и они сжигали драгоценные украшения на главной площади. То было аутодафе, но не людей, а вещей. Люди собирали в кучу духи, зеркала, парики, музыкальные инструменты, карнавальные маски… Даже книги со стихами не только языческих поэтов, но и почтенного христианина Петрарки. Эта огромная куча представляла собой не просто некий разрез искусства Ренессанса, но также имела значительную денежную ценность. И один венецианский купец, случайно там оказавшийся, предложил за эти предметы 22 тысячи флоринов. Флорентийцы ответили тем, что, прежде чем зажечь кучу, швырнули туда и его портрет. Реформаторское рвение перешло в фанатизм. Причем одной из неприятных его сторон были шайки «святых детей», шнырявших по городу, выискивая укрытые предметы искусства и безделушки дьявола.
Флорентийцы отказались от своей гражданской конституции, за которую столетиями проливали кровь. Христос был объявлен королем города, а Савонарола его викарием. Последовала неизбежная реакция: всего через год после триумфального аутодафе (1497 г.) его власть рухнула. Люди предали его могущественным врагам, которые только ждали момента. Он признался, что впал в заблуждение, что видения и пророчества его ложны, и был сначала повешен, а затем сожжен на той же самой площади, где поверил, что стал свидетелем торжества Господа над всем миром (см. фото 17).
Девятнадцать лет спустя после того, как пепел Савонаролы бросили в реку Арно, другой монах- доминиканец разъезжал по Германии, исполняя роль разносчика духовных товаров. Его звали Иоганн Тетцель, а продавал он листки бумаги с напечатанным обещанием спасения от грехов в обмен на золото (см. рис. 104). Папой в то время был Лев Х, одна из самых блестящих личностей эпохи Возрождения: образованный, культурный, доброжелательный, способный находить удовольствие в бесчисленных сатирах, которые на него писали. На его долю выпала неимоверная задача завершить возведение нового собора Святого Петра, начатое его предшественниками. Для выполнения этой работы требовались сотни тысяч золотых монет, и он выискивал их, где только мог. Случилось так, что епископ Магдебурга возжелал стать архиепископом Майнца. Лев согласился, при условии, что тот поднимет плату за службы, которая в данном случае пойдет на строительство собора Святого Петра.
Епископ в свою очередь занял денег у Фуггеров и, чтобы выплатить им долг, с согласия Льва Х, поставил Тетцеля на продажу индульгенций. Учение церкви относительно этого вопроса было весьма сложным, но Тетцель его упростил, сведя к постой формуле: заплати, и будут прощены не только души усопших, но и покупатель индульгенции будет практически волен совершить любой желанный ему грех.
Так трактовали современники циничное искажение Тетцелем одного из постулатов веры. Он шел по городам Германии поистине с триумфом. Светские и церковные чиновники встречали его в каждом городе, торжественная процессия сопровождала его в какое-нибудь публичное место, где он устанавливал свой киоск и начинал сладкие речи, выманивая деньги. Рядом с ним, подсчитывая сыпавшееся в сундук золото, стоял представитель Фуггера. Он был очень занят: покупатели напирали со всех сторон. Кстати, изготовление маленьких клочков бумаги с текстом дало дополнительный толчок новорожденному искусству книгопечатания.
Однако среди многочисленных покупателей находились люди, которых оскорбляло это ужасное святотатство. Именно от кого-то из них копия индульгенции попала в руки Мартина Лютера с просьбой прокомментировать ее. 31 октября 1517 года Лютер прибил гвоздями свои 95 тезисов к дверям церкви в Виттенберге.
Лютер был тогда августинским монахом (см. рис. 105), и его поступок ни в коей мере не был дерзким вызовом папе. Церковные двери в ту пору часто использовали как доску объявлений. Лютер всего-навсего намеревался (и был именно так понят) показать, что готов отстаивать свои тезисы в публичном споре с любым, кто придет на дебаты. Годом позже он предстал перед папским посланником в Аугсбурге, где защищал свою позицию. Он все еще не имел ни желания, ни намерения возглавлять какое- либо раскольническое движение. В апреле того же года он публично признал и честность папы, и свою преданность ему. «Теперь у нас наконец-то есть замечательный папа, Лев Х, чьи честность и ученость радуют всех верующих… Благословеннейший Отец, я припадаю к стопам Вашего Святейшества. Я признаю голос ваш голосом самого Христа, который находится в вас и говорит через вас с нами». Со своей стороны Лев Х откликнулся на происходившее с достойной уважения мягкостью, даже выпустил буллу, в которой были прокляты те, кто употребляет индульгенции во зло.
Затем Лютера вызвал на публичные дебаты некто Джон Экк из Лейпцига. Современник, которому довелось там присутствовать, дает следующее описание отца Реформации: «Мартин имеет средний рост и выглядит таким истощенным от учения и забот, что можно почти что пересчитать сквозь кожу все кости его черепа. Он в расцвете сил, имеет ясный и звучный голос. Он человек ученый и наизусть знает Ветхий и Новый Заветы. В его распоряжении целый лес идей и слов. Он общителен и дружелюбен, никоим образом не высокомерен и не угрюм. Он способен справиться с чем угодно». Не осталось никаких записей о результатах дебатов, но в ходе их Лютер окончательно сформулировал свои взгляды. В июне 1520 года Лев Х был вынужден объявить его еретиком и дать ему 60 дней на то, чтобы одуматься или подвергнуться отлучению. Ни та ни другая сторона не могли отступить. Лев Х говорил от имени громадной и почитаемой организации, которая на протяжении веков своего существования видела бунтовщиков, подобных Лютеру, приходивших и уходивших сотнями. Лютер требовал для неизмеримого числа верующих права поступать в соответствии со своей совестью. Это была интеллектуальная ссора, но каждая из сторон была глубоко погружена в национальные и политические интересы. И папу, и монаха толкали силы, которые они могли привести в движение, но потом не имели возможности их контролировать. Драма в парламенте Вормса в апреле 1521 года, когда одинокий монах защищал себя перед императором христианского мира и был им официально приговорен, готовилась на протяжении столетий. Град Божий в конце концов сам себя разделил.
