— А я так до сих пор и не знаю толком, что происходит.
— Поедем к Кате, по дороге расскажу.
Они побрели к лифту, доставившему обоих в удивительный музей-хранилище Мечей Мира.
Из стены за их спинами выдвинулась белая фигура Хранителя. Взгляд его был печален. Он знал, какие бездны горя и боли предстоит перенести путешественникам, только-только прикоснувшимся к иному слою многомерной жизни Земли.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВ
Исход
Ночи становились все холоднее, и по утрам белесый туман накрывал землю неопрятным одеялом. Каменные стены к утру выстывали. Осенняя сырость скреблась в окна влажными пальцами, пробиралась в комнаты и проступала на стенах мелкими каплями. Она прогоняла сны задолго до рассвета и тогда единственным спасением было встать, растопить погасший камин, нырнуть под одеяло и прижаться к твоему телу. Еще не пробудившись, ты раскрывалась навстречу, покорно и неосознанно окутывая мягким теплом, убаюкивая и согревая. Иногда мы засыпали снова, но так было редко…
Промозглый холод окутал меня, и капли тумана, сливаясь, поползли по лицу скользкими змейками. Сон придавил тяжелой плитой, не позволяя очнуться и вздохнуть полной грудью. Озноб лишал сил, сотрясал в конвульсиях, вызывал судороги.
Кто-то приподнял мою голову, и губы обожгло расплавленной горечью. Кипящая жидкость расправила съежившийся пищевод, наполняя тело жизнью, расслабила сплетенные в узел мышцы, раскрыла легкие навстречу воздуху.
— Спокойно, Марк, спокойно. Все уже в порядке.
Свет позднего утра дробился в витражных стеклах, мозаикой лежал на полу и белом покрывале постели. Я оперся на локти. Надо мной стоял магистр с дымящейся чашей в руке.
— Хочешь еще?
— Нет.
Я откинул одеяло и, свесив ноги, сел на постели. Мне пришлось прикрыть глаза, пережидая головокружение. Магистр придержал меня за плечи. Ступням было холодно на каменных плитах пола. Я огляделся. Деревянная купель с остывшей водой, два резных кресла перед камином, разделенные инкрустированным столиком. Пустые бокалы, узкогорлый кувшин.
— Где Вероника?
Не отвечая, магистр подошел к столику и взял бокал.
— Это твой?
Вечером мы сидели в этих креслах, смотрели на огонь. За окном моросил дождь, но в комнате было уютно. Твое лицо порозовело от вина, глаза искрились, и я любовался тобой.
— Да.
Магистр поднес бокал к моему лицу.
— Узнаешь? Ты должен помнить этот запах.
Я помнил. То, чему учил магистр, невозможно забыть.
— Я разводил огонь, она принесла вино. Мы часто сидели у огня вечерами.
— Знаю, — перебил магистр, — в ее бокале и в кувшине вино хорошее.
Антидот гнал остатки яда через поры и меня снова охватил озноб.
— Оденься, — приказал он, — и зайди ко мне.
— Как вы оказались здесь? — спросил я ему вслед.
— Ты разжигаешь камин до рассвета, — ответил он не оборачиваясь. Скоро полдень, а над крышей ни дымка.
Холодная вода рассеяла остатки вязкого сна. Я оделся и постоял, глядя на пустую постель. Перед тем, как лечь, ты подала мне бокал вина и я выпил, продолжая смотреть на тебя. Рубашка скользнула с плеч и огонь трепетно осветил твое тело. Золотя нежную кожу, он проложил мягкие тени, задрожавшие, как листья на ветру, когда ты прилегла на белые простыни. Я поспешил присоединиться к тебе и ты коротко вздохнула. Вчера я был уверен, что это вздох воплощенного желания.
Пустые коридоры замка отозвались гулким эхом на мои шаги. Сквозь высокие стрельчатые окна лился рассеянный свет. Я еще помнил время, когда здесь было шумно и многолюдно. Теперь мы остались вдвоем. Втроем, считая Веронику.
Магистр ждал меня в главной зале. Стены были завешены коврами, которые давно никто не чистил. Кое-где моль проела в узорах серые проплешины. Теплая куртка мешком висела на высохших плечах старика и казалось, что она пригибает его к земле, как непосильная ноша усталого путника. Он указал мне на кресло и присел на край массивного дубового стола, за которым в лучшие времена заседал капитул ордена.
— Она ушла ночью, Марк, — сказал магистр, — а чтобы дольше не хватились, угостила тебя пятнистым болиголовом. Как тебе понравилось?
Я промолчал.
— Кроме того, — продолжал он, — взгляни сюда, — он повел рукой в сторону паноплии за креслами капитула.
В коллекции оружия центральное место было отведено мечу нашего предка, основателя ордена. Сейчас оно пустовало. Считалось, что меч, обладающий магической силой, можно применить только раз в жизни, после чего он переходит в руки первого прямого потомка главы ордена. Магистр владел этим мечом с тех пор, как я его помню.
— А вот так она испытала клинок, — добавил магистр, показывая разрубленное пополам дубовое кресло.
Мореное дерево на срезе было светлым, будто дуб, из которого его сделали, еще продолжал жить после того, как его заключили в угловатые формы.
— Ты потенциальный владелец меча. Ты не забыл?
— Не забыл.
Неслышно ступая, магистр прошелся по зале и остановился позади моего кресла. Он склонился ко мне — его по-стариковски короткое дыхание коснулось моих волос.
— Я стар, Марк. Я устал. Род не должен прерваться на мне…
— Он прервется на мне или на моем потомстве, — пробормотал я, — нельзя так долго испытывать природу.
— Возможно, — легко согласился он, — но я решаю свои проблемы, а придет время и ты будешь решать свои. Эта женщина — наша единственная надежда на продолжение рода. Верни ее. В ордене не было и не будет отступников. Женщина руководима не разумом, но плотью, а плоть слаба. Обмани ее, сломай, влюби в себя снова — все тебе под силу. Верни или убей!
Он говорил о своей внучке, как о чужой женщине, годной лишь на воспроизводство потомства. Это не удивило меня, но все же я повернулся в кресле и взглянул на магистра. В его глазах, выцветших от старости, была не тоска по прожитой жизни, не горечь от предстоящего ухода в безвременье, а знание того, что движет людьми, в том числе и мной. Мы бродим, потерянные, в потемках лабиринта, прозванного жизнью, а он видит этот лабиринт сверху. Усталость и пустота была в его глазах.
— Ты молод, Марк, — сказал магистр, — и потому я даю тебе выбор. Тебе, но не ей. Никогда не давай женщине сделать выбор — решай все сам. Будет так, как ты скажешь, только найди верные слова и действия. Позже ты поймешь, что я прав, а пока просто поверь. Я слишком долго живу, а с годами видишь в женщине все меньше загадок, — он замолчал, задумчиво приглаживая длинные волосы, столь же выцветшие, как и глаза. — Верни или убей!
