стреляли «красные куртки» ходили легенды.
Тевено так и не узнал, поступил ли Орен, развязав их, по собственному почину, или правило пограничных стражей допускали это. Могло быть и так, и эдак. Похоже, долговязый правила не очень-то уважал. За что и был наказан. И в каком-то смысле оказался поставлен на одну доску со своими поднадзорными. Но сочувствия к ним он не проявлял. И, освободив их от пут, возможно, всего лишь добивался, чтоб шли веселее — а они и впрямь двинулись более споро. К тому же кашеварить связанным был никак не сподручно. Но выяснилось это лишь к вечеру. А весь день они прошагали почти без остановок. Орен позволял только короткие передышки, при том что сам видимо вовсе не нуждался в отдыхе — а оружие его весило не меньше, чем мешки Квилла, может, и больше.
Кстати, Квилл убедил остальных нести мешки по очереди, и, судя по весу, да и на ощупь, помимо пайка туда засунули еще и котелок. Это немного взбодрило Тевено. С котелком пусть и тяжелее, а все же поприятнее.
Фола попробовал поныть, что пора бы и перекусить, но Орен это пресек.
— На привале, — сказал он.
Тут Тевено сообразил, что еда у них имеется, а вот воды — ни капли. Даже у Орена не было с собой фляги.
Он напрасно беспокоился. К вечеру Орен согнал их с дороги, и вывел к роднику. То ли знал, что здесь есть вода, то ли услышал. А может, учуял — сказывают, некоторые люди чувствуют воду даже под землей. Распорядился:
— Костер разводите. Грибы, корни, орехи собирать можно, но не удаляясь.
Квилл снова принялся нудеть — мол, что они соберут, топчась на поляне, хотя вовсе не рвался углубляться в заросли. И снова напрасно. Орен в самом деле знал, где устраивать привал и ночлег. Орехи, правда, были еще зеленые, и брать их не стали, а вот грибов насобирали вдосталь. Муг оказался изрядным кухарем — вот уж о чем сроду не догадаешься, из пятерых он был самый худой. Он сварил кашу с грибами, добавил туда каких-то травок — так сытно и вкусно Тевено не ел с того дня, как покинул родительский дом. Остальные тоже. Фола потянулся было за сухарями, но Орен не велел их трогать.
— Не всегда костер можно разводить, — сказал он.
Сам конвоир участия в приготовлениях к ужину не принимал. Ходил, осматривался, принюхивался. Потом уселся в стороне от костра, из общего котла не ел. Голодным тоже не остался — достал откуда-то ломоть черного хлеба, посыпал солью — у него с собой была, завязанная в тряпочку, и съел. Сидел, прислонясь к дереву, молчал. Голову свесил, не поймешь, то ли спит, то ли надзирает. Лучше, конечно, не проверять.
Остальные, повечеряв, затеяли говорить. Намолчались по пути в цитадель и в самой цитадели. А здесь — притерлись уже друг к другу, и конвоир всего один, и вдобавок в стороне.
— Жаль, родничок маленький, — сказал Муг, — рыбы наловили бы, ушицы сварили…
— Нажарить тоже неплохо бы, — добавил молчавший доселе Лейт.
— Слышь, братцы, — встрепенулся Фола, — а почему этот…наш… говорит, что огня не можно будет жечь? Как без огня-то? И зверей отпугивает.
— Одних отпугивает, других приманивает, — усмехнулся Лейт. — Да и не зверей тут бояться нужно.
— Ты о чем? — спросил Тевено. Он думал о приятеле своем Рене, о вольной ватаге, с которой тот водил компанию, и где мог бы сейчас оказаться сам Тевено.
— О чем, о чем… — Лейт сплюнул, не впервые за день, но не от отвращения, а от сглаза. — Они разные бывают.
— Так они, я слышал, тоже огня боятся, — возбужденно сообщил Фола. — И брани… это… непристойной.
Квилл ухмыльнулся, однако промолчал.
— Которые самые слабые, может, и боятся, — мрачно сказал Лейт. — Таких-то, конечно, отпугнуть, если знать как, труда не станет. А самые сильные — они самые злые и есть, и твой костер и ругань твоя им нипочем, словно камню укус комариный. А слаще мяса человечьего для них ничего нет. Хуже волков они, хуже рысей голодных.
— У нас в деревне, — зашептал Муг, — был один… охотник… белок бил и перекупщикам продавал. Вот пошел он как-то в лес, и не везло ему очень. Ни белки не встретит, ни лисы, никого. А навстречу ему — некоторый малый. Тоже с виду как бы охотник, только бледный шибко, синюшный, как с похмелья. Пошли, говорит, дальше вместе. Я тебя выведу туда, где гулоны водятся. Тот, дурак, обрадовался, и говорит — раз такое дело, за тобой куда угодно пойду. И белки, главное, как пошли они, кругом так скачут. А чужой говорит — не стреляй, поценнее добычу спугнешь. А лес все глуше, все темнее… И впрямь вдруг гулон из-за дерева выскакивает, хвостом пушистым след заметает… Охотник уж и прицелился, да что-то кольнуло его. Обернулся он на своего спутника, а тот уже ростом выше самых высоких деревьев. И ручищи к нему тянет, и каждый палец длиной в целый ствол, и когти на них железные! Охотник — бежать, да так, как никогда в жизни не бегал! Сам не помнил, как до деревни добрался. А после этого стал болеть и чахнуть, а однажды в лес ушел и там запропал насовсем.
— Это точно, — подтвердил Лейт. Если дал нелюдю обещание — а он же обещал куда угодно с ним пойти — придется держать. Иначе убьет. Или скрадет душу и в клетку заточит.
— Какую душу, если он его сожрать хотел? — удивился Фола.
— Сожрать! — бросил Квилл. — Это сам твой охотник обожрался грибов дурных, вот и примерещилось невесть что. От них же и помер.
Тут некоторое время, несмотря на это замечание, продлился спор, что для нежити нужнее — человечья душа, или мясо, или кровь, и ни к чему этот спор не привел.
— А вот еще я слышал, — возбужденно продолжал Фола, — женщин у них нет совсем. Потому они женщин и воруют. А какая родит от нежитя, тотчас же и умрет.
— Тоже мне! — возразил Фола. — Они из дерева родятся.
— И не из дерева, а из земли!
— И от людей их всегда отличить можно! Если только знать как…
— У них ноздря одна.
— И глаз на груди!
— Одежду не на ту сторону запахивают!
— А колчан носят на животе!
— А на ногах — копыта!
— Да нет, птичьи когти…
Тевено этот разговор был почему-то неприятен. Он встал и отошел от костра, оказавшись между ним и деревом, рядом с которым сидел конвоир и, казалось, спал. У костра оставался еще один человек, которого разговор не просто раздражал — злил.
— Чушь это все и глупость! — сказал Квилл. — Сами себя запугиваете. А умные-то люди говорят — в лесу не нежити бояться надо, в лесу разбойников бояться надо. Нам же и разбойников опасаться нечего.
— Почему? — морща лоб, подозрительно спросил Лейт.
— Да повстречайся нам лихие люди, они на него нападут! — Квилл махнул рукой в сторону конвоира. — А нас не тронут.
Нет, Орен не спал. Тевено не заметит, когда тот поднял голову и стал прислушиваться к разговору. А может, он с самого начала прислушивался?
— Не тронут вас, говоришь, — медленно произнес он.
— А чего нас трогать? — продолжал хорохориться Квилл. — Ни нам до них, ни им до нас дела нет. Мы народ бедный, ни денег, ни товару при нас никакого…
— Дураки! Вы сами — товар. Потому вас и охраняют.
До Квилла не сразу, но все-таки дошло, что имел в виду конвоир. Поняв, он взбеленился.
— Тогда какая разница между разбойниками и крепостью твоей?
— А такая. Крепость гоняет людей на работы. Это на время. А рабство — это навсегда.
Блики костра играли на его лице, и неясно было, усмехается он при этих словах, или нет.
