за мной с ножом, даже когда, желая покрасоваться перед Велой, сдернул на ту дурацкую охоту. Ну не предназначен я для плавания! Водобоязнь я преодолел, но тот, первый страх остался. Этот же стократ будет.
Я глянул на остальных. Они выглядели не лучше. Нарри вообще вскочил, прижавшись спиной к дереву. Не бойся малыш! Веруй и не бойся, ибо мы будем бояться, мы умрем! Кажется, я сказал это вслух, так как бледный Нарри кивнул, пытаясь унять дрожь.
… спаси меня, недостойного раба твоего, убереги меня от мерзостных порождений Тьмы Западной …
Нет, твари точно все ближе и ближе! Я кинул взгляд на перечеркнутую стрелу. О, Спаситель, ее сияние ощутимо угасло! Надо молиться, веровать и молиться, сквозь стук зубов шептать святые слова!
… Да не причинят они мне никакого вреда ни делом, ни умыслом …
…! Прости Спаситель! Еще один! Он почти схватил Ратти! Стоявшего дальше всех! Тот судорожно дернулся к стволу, прячась за еще оставшийся, но уже уменьшавшийся прямо на глазах круг света. Никто уже не шептал, молитва гремела над нами
… ни телу моему, ни душе моей, ни родичам моим, ни друзьям моим …
Изыди, страх! Помни, Сидд, там Вела, там мать, там остальные! Они ведь погибнут! Ну, где же ты, отец Леонтий? Скорее, скорее же!
… и да низринутся они обратно во Тьму Западную и будут сидеть там, злобно зубами клацая…
Эти низвергаться не собирались. Они уже не обжигались. Одна из тварей щелкала челюстями у самого моего носа, набираясь решимости!
… не в силах превозмочь воли твоей, ибо лишь ты всемогущ в мире нашем.
Я уже просто орал, вопил, брызгал слюной прямо в морду этой твари. Раздалось недовольное рычание. И они прыгнули! Застонали Ратор с Палем, закричали разрываемые на части Ульм с Нарри. Моя пока медлила. Я вытер со лба брызнувшую кровь. Надо закончить молитву.
— Вела-а-а!
Заорал я, когда когти разорвали мне грудь, завершая молитву вместо обычного «Амме» именем любимой. Прости, Спаситель! Прощай, Ве…
Возле церкви священник остановился. Изнутри раздавались громкие моления, стенания, женский и детский плач. Но внутрь они заходить не стали.
Отец Леонтий медленно погладил рукой перечеркнутую стрелу, вырезанную на створке прочной дубовой двери храма.
— Эта подойдет.
Сказал. Снова раздались неведомые речитативы. Матфей не отрываясь следил за старцем. Подсознательно он шевелил губами, беззвучно повторяя произносимое Отцом Леонтием, как он всегда повторял за ним слова молитвы во время богослужения. И он чувствовал, что не просто произносит слова, нет, эти звуки что-то цепляют, что-то притягивают, что-то рождают.
На свет появился фиал. Пробка из него выходила с трудом, но, наконец, раздалось негромкое чмоканье, и в воздухе распространился едкий тягучий аромат, заставивший болезненно сморщить нос. Но речитатив ни на секунду не прерывался. Казалось, теперь он кого-то умолял, просил склониться к мольбе. На самой высокой ноте священник поднес флакон к двери и стал выливать на Святой Знак.
Раздалось шипение. Жидкость выливалась медленно, тягуче, она словно сопротивлялась, она возмущенно шипела и пенилась, обволакивая Символ, покрывая его маслянисто поблескивающей пленкой. Священник густым слоем, не жалея, размазывал ее по изображению.
И Отец Леонтий взвыл. Он громко стал кричать, теперь произнося слова приказа, повеления. Матфей в такт шевелил губами. Он ощутил, что какой-то легкий ветерок подул одновременно со всех сторон, устремляясь к уже полностью покрытой жидкостью перечеркнутой стреле, жадно всасываясь в нее.
Символ засиял. Вначале это можно было принять просто за отблеск солнца, но сияние увеличивалось, казалось, неведомый ветер, все усиливаясь, раздувал пламя, и в воздухе действительно раздалось потрескиванье.
Матфей ощутил восторг. Вид горевшего бирюзовым светом Знака делал всесильным. Казалось, все подвластно ему. Он свернет горы, он уничтожит врагов, он разбросает этих монстров как котят. Его ноздри возбужденно расширились, волосы и одежда затрепетали под яростно задувшим ветром.
Он бросил взгляд на вход в деревню. Проклятие! Твари Тьмы плотным кольцом окружили пятерку храбрецов, они плотоядно пощелкивали челюстями. Матфей чувствовал страх парней, страх изнутри ударявший по защищавшему их кругу силы, который и так уже пошатывался от мощных наружных ударов кракунов. Стена света стремительно покрывалась многочисленными, все более расширяющимися трещинами.
— Быстрее, пожалуйста, быстрее!
Умоляюще сказал он. Но Отец Леонтий словно не слышал его. Он продолжал свое таинство, от которого сейчас зависело спасение Побережников.
Издав резкий гортанный звук, священник схватился за перекладины, перечеркивающие стрелу. Лицо исказилось в мучениях, хлынул пот, руки задрожали, его затопила лавина боли. Матфей почти физически ощутил эту боль, рождавшую в его теле странное возбуждение.
Священник быстро потянул, раздался громкий звон, и в руках у него оказались две нестерпимо сиявшие палки. Он начал медленно сближать их концы, казалось, те старались оттолкнуться, словно одинаковые полюса магнита. Но Святой Отец был сильнее.
Щелк! И перекладины стали единым целым. Они соединились, сплавились намертво под тупым углом.
Вз-з-з-з! И между их концами вспыхнула тонкая, едва заметная нить.
В руках у Отца Леонтия оказался сверкающий бирюзовый лук, необычной треугольной формы, похожий на виденное в одной из книг из библиотеки священника изображение лука народа парфов, полностью покоренного древними салладорцами.
А на двери призывно, маняще сияла стрела для этого оружия.
Милосердный Спаситель молвил: «Да заржавеют мечи в ножнах ваших, и да станут трухою стрелы в колчанах ваших, ибо, говорю вам, единственной войной человека должна быть война с пороками его».
Кстати, последняя часть фразы является девизом Святой Инквизиции. Именно поэтому ее смиренных служителей еще называют Истинными Воинами.
Но сегодня быть бою! Ибо доколе добрые чада Спасителевы будут бесчисленно гибнуть, на радость Тварям Тьмы западной. Нет, сегодня им предстоит узнать гнев священника и его пасынка, они до дна выпьют горькую чашу поражения!
Отец Леонтий взглянул на Матфея. Его губы впервые со Свят-камня раздвинулись в улыбке, едва заметной сквозь гримасу боли.
— Я знал! В тебе есть сила. Ты станешь магом!
Маг. О, Спаситель, он — маг!
Маги всегда делились для него на две категории. В книгах священника это были добрые милосердные герои, защищавшие бедных и несчастных людей, спасавшие их от различных чудовищ и поражений Тьмы. Именно таким считал Матфей и Отца Леонтия.
Те же, что порой забредали в Побережники, были совсем другие. Одетые в одежды из самых дорогих тканей, источавшие приторные ароматы благовоний, они прямо лучились лоском и высокомерием. Они с высока поглядывали на простых людей, не владеющих Силой. Они считали это лично своей заслугой, словно забывая, что значительная их часть сама когда-то была обычными крестьянами, ремесленниками, охотниками, словно забывая, что все в Эвиале дается лишь по воле Спасителевой.
И вот, он стал одним из них.
Но мысли его были прерваны самым жестоким образом. Раздались крики боли и довольное рычание. Он быстро обернулся. О, Спаситель, твари прорвали круг! Они убили его друзей, они пожирали их тела!
Слезы хлынули из глаз, но вместе с тем его тело охватил какой-то подъем, он вновь ощутил себя всесильным, готовым и способным на все. Наверное, это душевный подъем, вызванный горем и яростью от случившегося. И все же это ощущение было каким-то странным, сладостно-приятным.
