Помянули.
В душе была какая-то пустота, грусть и одновременно возвышенное чувство. И я не мог разобрать, чего было больше, то ли печали по Ракси, то ли удовольствия от того, что душевно сижу с такими чудесными мужиками.
Между тем стемнело, луна взошла в таинственном августовском небе. Звезды мерцали, искрились и падали.
— Грех в такую ночь спать, — решили мы единогласно. Лепп вытащил в сад все свои матрацы и одеяла, мы улеглись на них между двумя яблонями и кустами крыжовника, каждый со своим разговором и своими думами.
— Мужики, — сказал Кылль, — хотите послушать, как звезды звенят, когда падают?
Мы хотели.
Кылль принес из дому каждому по стопке водки и по вилке. Мы лежали под кустами крыжовника, не спеша прикладывались, звякали вилками по стаканам, и этот звон и волнующее падение звезд куда-то вниз, мимо Земли, мягчили душу и холодили живот.
Слаб становится человек пред красотой мироздания. Редко мне случалось заснуть августовской ночью в лодке во время лова под тихий шепот волн, когда звездное небо над головой. Свод небесный и песня волны незабываемы, они сидят у меня в голове, как имена родных дочерей, но, смотри-ка, звякнешь вилкой по стакану, и эта чистейшая музыка вдруг все вокруг преображает.
Н-да…
До чего интересно все на свете устроено.
Наизнанку можно вывернуться от удивления.
Неужто впрямь все это для человека сотворено? Чем же мы это заслужили?
Иной раз утром, когда тебя шатает с похмелья, выйдешь во двор по нужде, так аж слеза прошибает, до чего природа хороша. Ну что бы это было, ежели, к примеру, в этакое утро трава была бы не нежно- зеленой, а, скажем, кричаще красной, а скворец не испускал бы бархатные трели, а ревел, как бульдозер. Жуть была бы.
Люди давно бы с ума посходили или сбежали с нашей планеты, ежели бы природа вокруг нас не была такой, какая есть. Это уж наверняка.
Думается, я на войне тоже в уме помрачился бы, ежели со мной не было бы абрукаского леса да моря. Море либо лес в карман не сунешь, но они были со мной. Когда в сочельник лежал я, уткнувшись носом в снег, под Великими Луками, и половина ребят из взвода уже застыла, я закрыл уши руками, чтоб от страха не вырвало, зажмурил глаза и призвал к себе море.
Оно пришло. И говорило со мной. Оно сказало: «Держись, Каспар Соом с Абруки. Войны начинаются и кончаются, а мы с тобой вечны. Ты да я, мы больше, чем самая большая война».
Я держался. Но даже сейчас жутко вспомнить, сколько их там, далеко, осталось на снегу. И ребят с Абруки. У них ведь то же море было с собой, что у меня, почему же они остались лежать? Разве их море было меньше моего?
Н-да… Кто его измерит… Потому как море — это не просто вода. Вот уж нет.
Между тем звезды в небе понемножку тускнели, и мы больше не звякали вилками.
Начало светать.
Где-то шуршала по асфальту метла дворника.
Проснулись собаки.
Надо бы еще поговорить о Ракси. О памятнике.
Но мужики уже помянули Ракси, и сейчас опять заводить о нем разговор было бы некстати.
Теэмейстер тихо вздыхал, охал и постанывал.
— Мужики, давайте о чем-нибудь поговорим. Каспар, это была прекрасная история про сапоги, какую ты прошлый раз рассказал. Расскажи еще что-нибудь эдакое.
— Ежели ты твердо того требуешь…
— На душе чуток полегчает, Каспар. Пока пива в лавке не достанем.
Вот какая была история про сапоги.
У одного бедного мужика была красивая жена. Мужик крепко любил свою жену, но был он до того бедный, что даже лишних сапог у него не было, только одна-единственная пара. Однажды рано утром вышел мужик со двора и отправился в лес, а думал он об одном — о том, как порадовать свою красивую жену, которую он очень любил.
«Наберу-ка я ей земляники, — решил мужик. — Земляника красная, сочная, вкусная, и моя дорогая жена будет довольна».
Но роса в лесу еще не сошла, трава была мокрая, и мужику стало жалко единственные сапоги мочить. Разулся он, засунул сапоги под куст и пошел в лес босиком.
Собирал землянику на одной полянке, собирал на другой, все дальше уходил в лес. Заблудился. И вышел он из лесу только через три дня. Земляники полна запазуха, а сапог под кустом нету. Искал до вечера, не нашел. Идет в темноте, голову понурив, домой. Подходит к дому и вдруг слышит, что незнакомый мужской голос говорит его жене:
— Дорогая, я тебя до смерти любить буду.
Вздохнул мужик громко и жалобно, до того громко и жалобно, что жена услыхала и выбежала во двор.
— Это я, — сказал мужик грустно. — Я принес тебе земляники.
А жена с упреком говорит: — Ну, знаешь ли, кто же так за земляникой ходит. Я тебя уже забыла.
— Неужто правда?
— Знамо дело. В первый день ждала. На другое утро пошла в лес тебя искать, нашла сапоги. Решила, что волки тебя сожрали. Цельный день проплакала, а вечером поминки справила. А на третий день за другого вышла. Вот и все.
— Что же теперь будет? — спрашивает мужик в растерянности.
— Ежели ты меня любишь, — говорит жена.
— Люблю, — вздохнул мужик.
— Так ступай обратно в лес. Тебя ведь посчитали мертвым, ты похоронен, я была вдовой и за другого вышла. Подумай, сколько мороки будет на мою шею, ежели я теперь примусь бегать по учреждениям и выправлять документы, что ты воскрес, что я не была вдовой и новая свадьба была незаконной.
— И верно, много мороки, — согласился мужик. — Уж лучше я пойду обратно в лес.
— Какой ты разумный.
— Куда землянику-то девать?
— Землянику можешь мне оставить. Землянику я люблю.
— Может, ты мне мои сапоги принесешь? Роса в лесу больно студеная.
— А я уже сапоги ему подарила. Чудно, но они ему как раз впору.
— Чудно, — согласился мужик. — Ну, прости.
И пошел босиком в лес, и больше никто его пе видел.
Когда я кончил, Кылль сказал, посапывая:
— Жуткая история. У меня прямо мурашки по спине бегают вверх и вниз. Жуть! Только бабы могут быть такими злыми.
— И мужики не лучше! — возразил Лепп. — Этакой стерве я и стебелька земляничного не дал бы понюхать!
— Нельзя так говорить, — попытался Кылль урезонить его. — Ты же не был женат. Ты не знаешь, что такое любовь.
Кылль вытер со лба холодный пот.
— Надо же, какая мерзавка! Даже сапоги на ноги другому жеребцу напялила.
Теэмейстер сказал, не повышая голоса:
— Все правильно. Кто любит, тот страдает.
Волли все еще любил свою жену, хотя та его выставила.
— Где ты такие истории собираешь? — спросил Волли.
— Да нигде. Сами в голову лезут.
