братства вступили в рукопашный бой с латинянами из-за обладания двумя плитами на площадке перед храмом. Уступая давлению европейской дипломатии, турки решили кровавый спор в пользу католиков). В этом смысле святогробские монахи искупают до некоторой степени свою жадность к деньгам.
– Вы не удивляйтесь этим кровавым схваткам, происходящим здесь, как будто бы во время Христа, – заметил мне мой спутник на моё тяжёлое раздумье. – Так должно быть. Иерусалимский храм есть образ христианского мира. Люди, братья во Христе, враждуют между собой, воюют, стараются или подчинить себе один другого, или вовсе стереть с лица земли. В малом виде всё это здесь и происходит. Как уже случилось раз, что Христос в негодовании опрокинул столы меновщиков и выгнал из храма всех, кто делал из него дом торговли и вертеп разбойников, так и ещё раз Господь придёт в этот мир и поколеблет не только землю, но и небо, и отринет всех тех, кто забывает, что они братья во Христе.
– Пойдёмте отсюда! – вдруг резко заключил он свою речь.
Вспоминая теперь о Святогробском братстве, кстати, я расскажу об известном обряде омовения ног приезжающим паломникам. Этот обычай, подкрепленный примером и словами Самого Спасителя, имеет древнее происхождение. Некоторые паломники не начинают обхода иерусалимских святынь, прежде чем не «посвятят» своих ног. Хотя немало было и таких, которые вовсе пренебрегали этим обрядом. Мне самому случилось присутствовать при омовении ног, спустя лишь несколько дней по приезде в Иерусалим, кажется, в среду на страстной неделе.
Толпу паломников, человек в полтораста, греки привели в один из своих монастырей (рядом с храмом Гроба Господня) и одну половину их ввели в горницу, а другую попросили подождать на дворе. Паломники уселись на камнях, кто где мог: на дворе, на лестнице, на террасе. Нетерпеливые не хотели жариться на солнце и ушли из монастыря. Минут через двадцать позвали в комнаты вторую половину паломников, к которой принадлежал и я, и рассадили нас вдоль стен. Все разули свои ноги. Два греческих монаха (я называю греков святогробского братства общим именем монахов, но, может быть, в данном случае были и послушники) с водой в кувшине и с тазом стали подходить поочередно к каждому паломнику и вымывать ноги. Смочив слегка мокрой губкой верхнюю часть ступни и протерев её сырым и не совсем чистым полотенцем, монах склонялся над ногами и делал вид, что целует их, на самом же деле только чмокал воздух. Во все время, пока умывали ноги паломников, один из монахов, заложив руки за спину, лениво расхаживал взад и вперёд по комнате и что-то пел по-гречески. Я догадывался, что это были соответствующие случаю стихи о взаимной любви апостолов. Обходили ещё раза два сидящих паломников, причем прыскали розовую воду на руки и собирали деньги.
Откровенно говоря, я большего ждал от этого обряда. Особенно мне не нравилась толстая фигура апатично прохаживающегося грека и гнусаво распевающего духовные стихи. Лучше бы его совсем не было, так он портил впечатление от патриархального обряда.
В следующих небольших комнатах мы опять застряли в куче.
– В чём дело? – спрашиваю своих соседей.
– Да там, видите, записывают в поминальные книги имена родителей…
Назад уйти нельзя; оставалось пройти гуськом вперед мимо стола, за которым сидели толстые греческие монахи и собирали от паломников деньги.
– Нечего сказать, хорошо придумали! Никуда от них не увернёшься, – ворчал мой сосед.
Я не стал дожидаться очереди и попросил монахов отпустить меня поскорее. Они пригласили меня к столу, взяли деньги, дали мне большой разрисованный лист и тотчас выпустили из монастыря.
Разрисованный лист, около четырнадцати вершков длиной и одиннадцати шириной, оказался разрешительной молитвой от иерусалимского патриарха Дамиана. Молитва эта по своему содержанию очень похожа на ту, которую у нас на Руси дают усопшему в руки. Подобное значение, конечно, надо приписывать и этой разрешительной молитве; но так как её выдают греки без каких либо пояснений, то простой народ придает ей значение западных индульгенций.
Одна богомолка, показывая толпе паломников выданную ей молитву, с напечатанными изображениями евангелистов, воскресения Христова и кувуклии, объясняла при этом:
– Не каждому дают такую молитву, а только жертводателям, кто сделал взнос на Гроб Господень.
– А почему же здесь креста не написано, – перебивает её один странник. – Тут всё есть: и копие, и гвозди, и лестница, и столб с петухом, а главного-то нет. Без креста, пожалуй, молитва-то и недействительна.
Богомолка пришла в немалое смущение от открытия странника.
В воспоминание омовения ног апостолам на Тайной вечери Господа, ежегодно в великий четверг, на площадке перед храмом Св. Гроба этот обряд совершается самим патриархом. В это время не только небольшая площадка, но и примыкающие к ней улицы запружены народом. Само собой разумеется, все балконы, окна, карнизы и крыши домов густо усеяны благочестивыми зрителями.
Мне лично за тесной толпой не удалось проникнуть к возвышенному месту, где иерусалимский патриарх Дамиан при чтении евангелия омывал ноги священников, но зато я был свидетелем интересной беседы по этому поводу между паломниками.
– Как железноглиняные ноги истукана, виденного во сне Навуходоносором, – ораторствовал один из них, – означают последнее царство на земле, так омытие ног апостолам на прощальной вечере Господа означает последнее время, когда все люди завязнут в грехах своих…
– Ну, чего ты, – перебивает его другой, – берешься разъяснять, когда сам Господь сказал Петру: что Я делаю, теперь ты не знаешь.
– Правда, тогда он не знал; а теперь, чем ближе к концу, тем все более и более разъясняется тайна
