путь проституции, малолетних на беспризорное бродяжничество, а молодых безработных, не познавших, что такое труд, — в бомжи, современных люмпен-пролетариев. Вы, наши родители, смотрите на нас и делаете вид, что с нами ничего не случилось, что все же как-нибудь будем жить. А ведь мы умираем, протрите глаза или взбодрите свое сознание, не дайте себя окончательно обмануть в том, что будто с вашими детьми ничего дурного не происходит. Мы, ваши дети, завидуем вам, что вы жили счастливо, что умели красиво любить, и мы родились от этой вашей красивой любви. Но мы всего этого лишены, у нас, по всему видно, нет и не будет вашей красивой любви, не будет красивых, счастливых семей, не будет детей, как радости жизни. Неужели вы, взрослые люди, наши умные, добрые родители, не видите, что с нами проделывают, что мир чистогана нас делает завистливыми, злыми, мстительными, дикими, невежественными уродами? Независимо от нас в нас рождаются чувства страха, безысходности, бессилия, и вместе с тем нас обуревают звериные инстинкты. От понимания всего этого или от ужаса перед реальностью неизбежной черноты жизни некоторые из нас идут на такой шаг как самоубийство. В нашей школе за два года было четыре случая самоубийств хороших ребят. — У Андрея вдруг задрожал голос, на высокой ноте он крикливо сказал: — Не может быть, чтобы у вас не было жалости к нам! Если нет, — разбудите ее и выходите на улицу в нашу защиту, для требования изменения всей нашей жизни. И не верьте никому, что буржуазия будет работать на людей труда, тогда она перестанет быть буржуазией, она живет от энергии трудящихся, а для этого держит их самыми изощренными методами в порабощении и начинает это с молодежи… Все, я кончил, — и, оглянувшись на президиум, отступил от микрофона, медленно и негромко проговорил: — Больше не могу… — своей речью он сам себя довел до душевного потрясения, а вернее, не речью, а тем обобщением, которое он сделал, собрав вместе свои наблюдения над жизнью.
Но микрофон уловил и последние его слова и дослал до слуха толпы. И толпа тоже замерла, молчала минуту-две, осмысливая услышанное от школьника. Сказанное им было правдой, ужасной своей черной трагичностью.
Сражение начинается с первой атаки
К Андрею шагнул Полехин, взял его руку, крепко сжал ее и сильно встряхнул, щурясь от яркого солнца, а может, это был отцовский прищур от внутреннего волнения.
— Спасибо, Андрей, поддержал ты нашу парторганизацию, считай, по-комсомольски поддержал, и людей тронул за душу, молодец, — сказал Полехин, но в толпе услышали эти его слова и поддержали аплодисментами. Среди людей произошла нервная разрядка от впечатляющей речи Андрея.
— Скажи и ты, Мартын Григорьевич, что-нибудь от себя! — громко крикнули из толпы рабочих. Громкоговорители эхом повторили просьбу, и из толпы послышалось: Скажи речь, товарищ Полехин, Мартын Григорьевич!
— Ну, что ж несколько слов в заключение митинга скажу, — взял он микрофон к себе и оглядел еще раз толпу из-за микрофона, как через прицел. — Прежде всего, благодарю всех за поддержку призыва наших работников больницы, а во-вторых, поддерживаю нашего молодого оратора. Правильно он сказал, что мы своей терпимостью, своей пассивностью, своей самоотстраненностью от того, что делается в России с народом, даем либерал-демократам как бы сигнал о том, что мы будто согласны со всем, что они с нами вытворяют. Пользуясь этим, наши господа загоняют нас в капиталистическое стойло, как стадо овец, и по существу превращают нас в безгласных рабов, отчего мы даже блеять по-овечьи перестали. Этим мы сами себя губим, дорогие мои товарищи, теряем свою человеческую гордость, забыли, что человек — это звучит гордо, враз смирились с потерей гражданского достоинства. Повесили безвольно головы, как покорные волы, под ярмо капиталистического угнетения. Так если мы смирились со своей подъяремной жизнью и покорно подставляем свою шею под ярмо бесправия и угнетения, то за какие грехи туда же тянем с собою своих детей? Неужели вы не видите, какое безотрадное, темное, можно сказать, идиотское будущее мы же сами им приготовляем? Мы ведем себя так, что вроде бы виноваты перед капитализмом за социализм, за нашу общественную собственность, за Советскую власть, за нашу самостоятельность и национальную независимость от мирового капитализма, за народную победу над царско-российской тьмой и над фашизмом. Но дети наши, спросим себя, чем провинились, что у них отобрали будущее и свет жизни? Не пора ли нам одуматься, опамятоваться и воспротивиться дружно и мужественно тому, что нам навязали.
— Но как, Мартын Григорьевич, с камнем и палкой в руках? — раздался наполненный отчаянием мужской голос.
Мартын Григорьевич, не прерывая своей речи, тут же ответил на услышанный вопрос: — Зачем же с камнем и палкой? Демократы еще не все у нас отняли, они оставили нам призрак своей демократии. Этим призраком нам и надо воспользоваться, превратив демократию из призрака в реальность как оружие трудового народа, — это выборы в Госдуму, но особенно — выборы президента. Нам нужен наш президент из коммунистов. Изберем такого, а потом поддержим его — вот и может быть наша победа.
— Вряд ли, Мартын Григорьевич, — не дадут нам такую возможность.
— А мы еще не пробовали. Наш сегодняшний митинг — первая атака, с которой начинаем генеральное сражение. Не получится одно — испытаем другое. Но надо бороться всем народом, так как под лежачий камень вода не течет… Дальше хочу несколько слов сказать о положении на заводе… Мертвое дело у нас на заводе. Похоже на то, что он, как тяжело больной, уже лег на лавку и сложил на себе руки.
Полехин привел убийственные цифры и факты немощности и разорения завода и затухания производства, но затем подбодрил людей, особенно тех, что стояли во дворе завода. Он рассказал об успешной личной поездке в Белоруссию, на автомобильный и тракторный завод, на Гомсельмаш, откуда привез несколько контрактов на кооперативные заказы.
— Другие наши товарищи, — продолжил он, — побывали у потребителей в России и тоже привезли несколько заказов на остаток текущего года и на будущий год, так что если не заартачится наш генеральный, перспектива приоткрылась, особенно обнадежила Белоруссия. Но наш генеральный непредсказуемый, как ветер мая, и не понять его, чего он хочет: или того, чтобы завод поднялся и заработал, хоть на ту силу, что еще осталась, или он мыслит до конца обанкротить, добить, а остатки продать. В общем, я предсказываю, что нам предстоит борьба с ним, подобная сегодняшней, только подписывать он должен будет свой отказ от директорства, как приговор самому себе.
— Правильно будет! — раздалось несколько голосов и спереди и сзади. — Кончать надо с ним — зажрался!.. Никчемный директор!.. Для себя он не дурак!
— Вообще, что я скажу вам, коль выкликнули меня? Под крики демократов профукали мы все вместе и победу социалистической революции, и Советскую власть, и Советский Союз, и Россию, и заводы, и землю, и волю! А чего хотели? Вроде как демократии нам не хватало. Это нам-то, трудовому народу, у которого были все права? Демократам, действительно, не хватало права на демократическое хапанье от народного добра и труда. И оказалось, что мы, трудящиеся, дали хапугам от буржуазии свободу для частной наживы личного капитала, свободу для эксплуатации самих же трудящихся. А трудящимся — кукиш в масле оставили! Парадокс? Дальше некуда, такого в истории еще не было. Да, были противоречия в обществе. Но это были противоречия — между производством и управлением, между потреблением и распределением, но эти противоречия были легко устранимы без потрясений и нищеты. Теперь мы получили классовые противоречия между эксплуататорами и эксплуатируемыми, между трудом и капиталом. Не было у нас задачи революции, теперь мы такую задачу получили. Другой вопрос, как мы ее будем решать, но решать придется — жизнь к этому нас толкает. Мы, коммунисты, говорим, что в нынешнюю эпоху радикальные изменения в обществе необходимы и неизбежны, то есть, необходим возврат к общественной собственности. Но сделать этот возврат должно мирным путем, и мы указываем, как это сделать. Для начала мы не дадим спуску капиталистам — критикуем их режим, может быть, они образумятся, поймут неотвратимость такого хода развития…
— Ну, Мартын Григорьевич! Чего захотел: купцы в старой России, если рассыпали свою щедрость, — так копеечной мелочью. А нынче у магнатов сейфы с толстыми стальными стенами, через них не слышат стонов людских. Президента всем народом критикуем — здорово он образумился? — прозвучало ироническое замечание Полехину, а другой голос добавил:
