же время подняться всеобщее движение организованных масс против непосильной реформы в жилищно- коммунальном хозяйстве. Такое же недовольство вызовет бесконечное повышение тарифов в энергоснабжении, в связи, на транспорте. Дойдет очередь и до борьбы за повышение зарплаты, пенсий, за ликвидацию безработицы и за защиту прав на гарантию труда. Наконец, прозвучат требования о возврате изъятых личных сбережений, о восстановлении прежнего размера внутреннего валового продукта, половина которого присвоена и вывозится в зарубежные банки олигархами и другими приватизаторами. А это уже будут требования проведения национализации всего того, что было создано и держится энергией людей труда. Это и будет новое зажигание звезд социализма, как это образно прозвучало на митинге. Но зажигание звезд социализма должно произойти не самопроизвольно, а на его опорах, установленных на обобществленном экономическом базисе, — Лучин почувствовал, что свою речь он затянул, но уже не мог прерваться до окончания своей мысли, навеянной на него митингом. Сохраняя серьезное выражение, продолжал, не сбавляя взятого настроя: — Такова логика и динамика предстоящего развития событий в силу организованного движения протеста против капитализма. Сегодняшний митинг на нашем заводе я воспринимаю как первое, пусть маленькое звено в цепи будущих организованных народных движений, протестов против насильственного насаждения капиталистического строя, привития так называемой демократии для олигархов, а для трудового народа — демократии голого зада, — эти слова, сказанные всегда корректным Лучиным, вызвали общий оживленный смех. Засмеялся даже Фомченков, улыбнулся Гринченко. Лучин остался серьезным и продолжал невозмутимо: — Но самое поразительное и абсурдное в этом развитии событий есть то, что мы, органы местной власти оказались заложниками этих событий. В свете такого виртуального развития народного движения заявление либеральных политиков и идеологов о том, что о возвращении социализма не может быть и речи, похоже, скорее всего, на осенение лба крестом от страха перед неотвратимостью наступления социализма. Социализм наступает независимо от злобно- яростного сопротивления этому наступлению…
— Вы кончили, Ефим Кондратович? — нетерпеливо и с некоторым раздражением остановил Лучина Гринченко. — Нам ваше мнение о значении митинга понятно. Кроме того, мы с вами договорились не увлекаться.
Лучин понял Гринченко и, чуть смутившись, сказал:
— Да, я, пожалуй, все сказал. Я только хочу добавить, что я не призывал делать какие-либо выводы, я только констатировал факт развития народного движения.
— И я хотел бы добавить, — подхватил мысль Лучина Сосновский, — что отзвуки митинга дойдут и до крестьян.
— Известие о митинге до деревни сегодня же довезут автобусы — это областное сарафанное радио, — заметил Добыш.
— Вот именно, — продолжал Сосновский. — И митинг получит среди крестьян сочувствие и понимание. У себя же, в деревне, крестьяне не видят частного объекта, против которого они могли бы организованно по примеру заводчан выступить с протестом или с бунтом: ни кулаков, ни помещиков, на ком можно было бы сорвать зло, в деревне пока еще нет. Между тем, рыночные отношения по-российски вытолкнули крестьянство наглым образом на обочину того же рынка. Диспаритетом цен крестьянство загнано в беспросветный тупик, за которым маячит вымирание российского крестьянства как класса. Крестьяне в большинстве своем чувствуют эту трагическую гибельность. В целях краткосрочного спасения своей земледельческой природы сбывают общественный скот, чтобы купить запчасти для ремонта тракторов и комбайнов и заправить их горючим и таким образом возделать хоть какую-то часть полей. А опустевшие животноводческие помещения и комплексы разламывают, разрушают, растаскивают в состоянии какого-то дикого аффекта. И еще глубже обрушивают в пропасть вместе с социальной структурой деревню — среду своего обитания. Создается впечатление, что выморочность российской деревни осуществляется по продуманной технологии, главным инструментом которой является непреодолимый для селян диспаритет цен между промышленной и сельскохозяйственной продукцией. Это десяти — стократное превышение цен на промышленные изделия над сельскими одним махом лишило сельхозпредприятия оборотных средств и возможности прибыльности сельхозпроизводства. За годы антикрестьянских реформ сельхозпроизводители лишились материально-технической базы, энерговооруженность упала до самого низкого предела. Обрушилась вся инфраструктура села. Жизнедеятельность снизилась, чуть ли не до дореволюционного уровня. В деревню крадется первобытная глухота и темнота, одичание ползет с заброшенных и уже забытых, не обрабатываемых полей и с запустелых, заглохших, закустаренных лугов. Земледельческий клин сужается до небольшого единоличного владения, о земельных паях никто и речи не ведет. Фермерские хозяйства — редкие островки посреди застоявшегося гниющего гигантского болота. Они испытывают тот же гнет, что и общественные и частные крестьянские хозяйства. Производительность труда в сельхозпроизводстве упала до семидесяти процентов. Если и есть какая-то конкуренция на сельхозпродукцию, так она держится на каторжном труде крестьянина. Для него не создана даже маленькая ниша в монополии. Крестьянин нагло, по-бандитски эксплуатируется перекупщиками. Все каналы прямого сбыта сельхозпродукции перекрыты. Местные предприятия, перерабатывающие сельхозпродукцию, или разорились, или работают в четверть силы. Сельскому жителю самостоятельно добраться до рынка не за что. В результате именно в трудоспособном хозяйстве совершенно нет денег, так как их негде теперь на месте заработать и невозможно предложить свой труд и свою продукцию. У природного мужика теряется профессиональная квалификация, крестьянский оптимизм и уверенность в воскрешение. Да и как им быть, если у здорового хозяина нет денег заплатить за электроэнергию, за топливо, за автобус, что бы съездить в город, в больницу, не за что купить одежду, обувь, снарядить детей в школу, заплатить за лекарства, тем более за лечение в больнице, за учебу детей в вузе и техникуме… В общем, и так далее и тому подобное. Вам все это известно, я только оживил картину. Ну, а что же с крестьянами дальше? Мужики прекрасно осознают свою трагическую безысходность, и это чувство беды заливают сивухой, усугубляя или ускоряя свою крестьянскую деклассированность, свое классовое вымирание. А мы с вами являемся беспомощными свидетелями этого катастрофического вымирания. Обидно и больно сознавать, что вся эта катастрофичность создана искусственно, безумной рыночной капиталистической реформой, я не побоюсь этого слова, потому что она проводится без учета российской специфичности при враждебном злокозненном нажиме как извне, так и изнутри. Я прошу прощенья за такую мою горячность, она объясняется тем, что я по природе своей крестьянин и болею болезнью деревни. Здравомыслящие мужики, к которым я отношу и себя, видят спасение деревни в массовом организованном движении рабочего, трудового люда в городе против нерадивого к народу режима и поддержат его всемерно. Сами мужики бунтовать против царя до сих пор не научились, но рабочих дружно поддержат. И митинг на Станкомашстрое отвечает чувствам и мыслям крестьян. Я от имени крестьян скажу: В добрый час, товарищи рабочие, и с победой вас!… Что вы на меня так смотрите, Николай Михайлович?
— Как? — неопределенно улыбнулся Гринченко.
— С каким-то укоризненным предупреждением. Что, я тоже увлекся? — иронически спросил Сосновский и оглянулся на своих коллег.
У него пылало лицо, разгоряченное душевным страданием, искрометно блестели глаза, подрагивали губы. Он и вообще не мог спокойно работать и равнодушно относиться к своему делу. Он рвал себя ради крестьянства и этим же готов был беспощадно карать и других.
Гринченко его приметил еще в советское время, когда его, в то время молодого специалиста, избрали председателем колхоза, и он, как опытный машинист паровоза, повел хозяйство и сельскую жизнь, что называется, на всех парах. Гринченко наблюдал, как толково, с большим эффектом управлял хозяйством, облагораживал жизнь селян Сосновский.
Когда на долю Гринченко выпало обязательство руководить областью, он пригласил Сосновского в свою администрацию. И тот с первого же дня вписался в областной аппарат исполнительной власти и зубами вцепился в дело спасения аграрного сектора экономики в новых разрушительных условиях и много успел сделать против разрушительного процесса. Он не зазнавался, не хвалился, но знал, что ему делать. Он сколотил аграрное ядро в области, опираясь на такие хозяйства, как Высокий Яр и постепенно втягивал в его орбиту окружающие общественные хозяйства, суживая рыночно-капиталистическое болото. Он исподволь заставил на село работать даже Фомченкова, который помогал поддерживать водопроводы и электроэнергетическое хозяйство на селе. Гринченко втайне радовался своей кадровой находке в лице Сосновского.
