подрубанию под корень всего советского идет сильнейшее угнетение человеческой памяти о советском прошлом. Недругам и ненавистникам трудового народа удалось создать у него психологическую подавленность и неготовность к сопротивлению новым порочным, чуждым человеческой природе порядкам жизнеустройства.
Вера в силу классовой рабочей организованности оказалась, словно придавленной тяжелой бетонной плитой в глубоком погребении. Теперь необходимо, чтобы люди, более активные, более духовно подготовленные и идейно вооруженные, своими усилиями сдвинули эту тяжелую плиту над погребением человеческой активности и освободили на волю из обывательско-либеральной темноты дух организованности людей труда для борьбы с силами угнетения и зла.
Петр Агеевич не только понимал, но и прекрасно представлял себе этих людей, которым предназначено самой историей сдвинуть с людского сознания тяжелую, гнетущую плиту, замуровавшую и удушившую живую генетическую память о жизнеутверждающем человеческом прошлом.
Не может быть, чтобы люди проницательно, вдумчиво, разумно не вгляделись в свое советское прошлое и чтобы не пожалели о том, что они вместе со своим советским прошлым потеряли. Правда, в этом сожалении о прошлом русский народ окажется единственным в истории народом, который с горечью станет жалеть свой прошлый XX век, как век духовно-нравственного, культурно-экономического и российско- национального расцвета.
И Петр Агеевич опять увидел, как в советское время весь рабочий коллектив бывшего его завода был пронизан, словно прошит какими-то человеческими сухожилиями, какими-то связками советской идеи единения и организованности действий. И не было в этой идее места эгоизму и индивидуализму. Все дышало братским, товарищеским трудовым соревнованием, бескорыстной взаимопомощью и коллективным творческим поиском.
А зачинателями и энтузиастами всех этих коллективных действий были партийные и комсомольские организации цехов и участков. Они подталкивали людей к коллективным трудовым свершениям. И весь завод становился единым организованным не только производственным, а общественно организованным, живым организмом, имеющим значение в общей государственной жизни, как ее живая клетка.
И во все эти производственно-общественные свершения был крепко впаян и он, Петр Агеевич Золотарев. Тем самым до большой высоты поднималось его человеческое достоинство. А человек с ощущением своего высокого человеческого достоинства не может не ощущать своего удовлетворения жизнью.
И он, жарко разогретый своей долгой уже послемитинговой речью для самого себя, со всей пылкостью своей натуры окончательно понял, что без новой впайки в организацию рабочих людей для дела социализма и социального достоинства человека труда не может существовать, не может строить дальнейшую свою жизнь.
Он уже не мог сомневаться в том, что вернейший и кратчайший путь к такой достойной для настоящего человека жизни есть путь через партийную организацию коммунистов. Его место в ряду таких идейно стойких и мужественных людей как Полехин, Костырин, профессор Аркадий Сидорович Синяев, Михаил Александрович Краснов.
И он через два дня волнительных раздумий сказал себе в конце третьей бессонной ночи:
— Теперь я совершенно четко сам себе обозначил: без плотной, абсолютной слитной впайки в общую жизнедеятельную организацию, как в первородность народной организованности, не могу дальше жить, не могу обосабливаться от партийной организации. Дальше для меня жизнь в обывательской обособленности, вне общей организованности — все равно, что жизнь без общей борьбы за восстановление социалистического общества, а значит, за восстановление собственного рабочего, трудового достоинства, без этого будет не жизнь, а серое, затхлое прозябание, не оставляющее после себя никакого следа даже для моих детей. Нет, я не желаю и не стану жить такой жизнью дальше. Прозябание в мире — не в моей натуре и не в моем духовном строе. Да раньше я и не жил в прозябании. Я был на общественном виду… Вернись к самому себе, Золотарев! Не только с метчиком в нагрудном кармане, а со Знаменем, с Красным знаменем в руках.
Так он сказал сам себе на заре воскресного дня, под тихое, мирное дыхание жены, стоя у просветленного окна. А за окном был ветер, он трепал и гнул ветки деревьев, но не навевал тревоги на сердце Петра Агеевича.
В его сердце была волнительная торжественность. Он ждал пробуждения жены, чтобы сказать ей о том, какой торжественностью переполнялось его сердце.
Наша победа — в наступлении
Мартын Григорьевич Полехин после митинга решил проделать маленький эксперимент. Намечая партсобрание, он решил попытать возможность заполучить для проведения собрания читальный зал заводской библиотеки, размещающейся во Дворце культуры.
После запрета буржуазно-реформаторскими властями парторганизаций на заводах и других предприятиях местными демократами, сразу возомнившими себя хозяевами поддемократной жизни страны, не разрешалось использовать для партийных мероприятий не только подсобные производственные помещения на заводских дворах, но и за пределами территорий заводов. По приказу директора завода парторганизация и близко не подпускалась к Дворцу культуры и к библиотеке.
А директорские прислужники, которые своим назначением в жизни считали своей обязанностью бежать впереди паровозного дыма, стали присматриваться к коммунистам и, стоя на контроле в дверях Дворца культуры, раздумывали, пропустить ли их в зал Дворца, или своей властью, полученной от демократов, указать им поворот от ворот.
Такое однажды претерпел и Полехин, взявший на свою заботу новую призаводскую парторганизацию. Он привел в непогожий день членов партбюро в библиотеку и попросил позволения в читальном зале, который стал постоянно пустовать, пошептаться с товарищами. Заведующая библиотекой, пожилая, с добрыми серыми глазами и седеющими завитками кудрей, всегда спокойная, весьма предупредительная и культурная женщина вдруг испуганно посмотрела на Полехина и в смущении, но решительно проговорила:
— Не обижайтесь, Мартын Григорьевич, мне осталось полтора года доработать до пенсии. Потому, несмотря на мое уважение к вам и вашим товарищам, я не могу позволить вам использовать читальный зал для ваших партийных дел.
— Но мы — читатели библиотеки, только обменяемся мнениями о прочитанной книге, — попытался, было, подсказать женщине для оправдания Костырин в случае, если станут предъявлять к ней требования на запрет коммунистов.
Библиотекарша испуганно и умоляюще посмотрела на всех членов партбюро и решительно повела отрицательно рукой:
— Товарищи мои дорогие, дайте мне на этом месте доработать до пенсии, — а потом добавила: — Ведь вы же, не в пример нашим начальникам, сознательные люди… коммунисты…
После этого разговора прошло почти два года. За минувшее время и в реке за городом, и в городской канализационной системе много воды утекло, но в практике людей труда лишь больше стала видна безнадежность их жизни, и они, наконец, приходили к пониманию причин своей безнадежности. Но они еще оставались по жизни детьми, которые умели прощать родителей за причиненные обиды. Время более ясно высвечивало политику государства и события, связанные с нею. Полехин и его товарищи теперь более отчетливо видели и понимали радикально углублявшееся классовое расслоение российского общества на основе разделения и захвата общественной собственности в частное владение.
Многие люди из трудового народа, более, конечно, из числа взрослых, успевших за советское время накопить знаний и жизненного опыта, уже отлично догадывались, что их преднамеренно подвели к классовому расслоению и без удивления разглядывали границу этого расслоения.
Полехин и его товарищи классовую границу видели своим социальным и политическим зрением и потому понимали ее диалектически, как способную к неизбежному изменению и верили в возможное изменение под воздействием человеческой силы людей труда.
А большинство простых трудовых людей, еще не понимая свою униженность и гражданское
