Зайцев не мог позволить, чтобы о моем методе узнали сразу миллионы зрителей. Он буквально атаковал киностудию. Но опять же не сам, а через подставных лиц. Сначала они ругали сценарий (он несколько раз переделывался), затем стали препятствовать запуску фильма в производство. Благодаря принципиальности директора студии, настойчивости авторов, объединения и киносъемочной группы картина все-таки была создана. Но, увы, главного героя — хирурга-травматолога — играл уже не мужчина, а женщина. Зайцев буквально вырвал эту уступку от киностудии.
По этому поводу я особо не переживал. Женщина так женщина — что делать? Главное, у меня на руках оказалось такое письмо Зайцева, в котором оп впервые выражал открытое и истинное отношение к моему методу.
О своих мытарствах я рассказал в Центральном Комитете КПСС. Меня внимательно выслушал один из секретарей.
— Езжайте домой, спокойно работайте. Разберемся. — И твердо прибавил: — Безнаказанным мы это дело не оставим. Я вам обещаю.
Ко мне прислали журналиста из центральной газеты Светланова. Я ознакомил его со всеми необходимыми материалами, которые ему потребовались.
В начале ноября он опубликовал статью. Огромную, на целый разворот. В ней описывалось все: что я претерпел, через что прошел, с чем и с кем столкнулся.
И все-таки Зайцев выкарабкался. Он имитировал тяжелую болезнь, что дало повод сторонникам «пожалеть» его. Неделю Зайцева приводили в чувство, два месяца он болел. За это время (на что он и рассчитывал) страсти улеглись, его оставили в покое. Его вывели только из ученого совета, да и то под предлогом состояния здоровья. Все остальные звания за ним остались.
Однако его «болезнь» не явилась уж такой имитацией. Стало ясно: ничего существенного в моей судьбе он изменить уже не сможет.
Спустя полгода нашему филиалу наконец присвоили звание института. Стройка набирала темпы: в эксплуатацию уже сдали первую очередь большого лечебного комплекса, приступили к строительству второй очереди, на которую правительство отпустило десять миллионов рублей…
На областной конференции меня избрали депутатом Верховного Совета республики. Я поблагодарил избирателей за доверие и сказал:
— Ленин подчеркивал, что здоровье человека — это не только личное богатство, но и «казенное имущество» нашего государства, которое надо беречь. Получается, что мы, медицинские работники, его непосредственные стражи. На сегодняшний день в нашем институте вылечено около шести тысяч больных. По выводам экономистов, только за счет сокращения сроков лечения экономический эффект составляет более двадцати двух миллионов рублей. И дело не только в этом, товарищи!
Можно ли измерить рублями состояние человека, которому восстановили форму и функцию руки или ноги, удлинили их до нормального состояния на двадцать — двадцать пять сантиметров? Можно ли измерить деньгами чувства больного, когда он отбрасывает костыли и протезы? Когда впервые в жизни надевает нормальную обувь, костюм и, как все люди, идет на работу? А чем можно измерить радость его родных я близких, которые освобождаются от долгих, изматывающих страданий? Врачи создают не только материальное, но и огромное духовное богатство нашей Родины. Ради этого не жалко никаких сил!
Буслаев прислал телеграмму:
«Вторник выступаю на первых состязаниях, Дмитрий…»
Я незамедлительно вылетел в Москву.
БУСЛАЕВ
Соревнования состоялись 1 Мая, но были скромными: первенство городского совета ДСО «Буревестник». Вместе со мной выступали еще четыре перворазрядника. Эти состязания я выбрал потому, что страшно боялся опозориться. Приглашены были только самые близкие друзья: Калинников, Кислов, мой давний соперник Габидзе, журналист Светланов, который недавно выступил в печати со статьей в защиту метода Калинникова. Выйдя на стадион, я неожиданно увидел на трибунах уйму народу. Вдобавок прикатило телевидение. Вот этого мне совсем не хотелось — позориться сразу перед всем Союзом. Однако трансляция уже началась, отменить ее было невозможно. Зрители наверняка пристально рассматривали меня — какой я стал? Такой же или постарел? Хромаю или нет? Где шрамы? Ага, как будто полысел немного или только кажется? Какое у него теперь лицо? Я отвернулся от телекамеры. Я вдруг почувствовал себя какой-то инфузорией под микроскопом.
Среди зрителей я приметил работников легкоатлетической федерации, фоторепортеров, знакомых газетчиков и даже несколько иностранных гостей. Пришел Звягин с женой, хотя я их не звал. Калинников сидел в первом ряду, беспрестанно ерзал ва скамейке. Он, видимо, волновался больше, чем я. Когда я появился в секторе, доктор помахал мне рукой, я ему тоже.
С микрофоном подошел телекомментатор, поздравил:
— С праздником вас!
Я ответил:
— Спасибо. Вас тоже.
Он спросил:
— Если не ошибаюсь, это ваши первые соревнования после катастрофы?
Я подтвердил:
— Да, первые.
— Ваши планы на сегодня?
— Если мне удастся преодолеть два метра, буду доволен.
Телекомментатор поинтересовался:
— Вдруг это произойдет? Кому вы посвящаете свой прыжок?
Я кивнул в сторону Калинникова:
— Вон ему.
На доктора сразу наставили телекамеры. Он заерзал еще сильнее…
Телекомментатор спросил:
— Кто это?
— Мой второй отец, — отозвался я. — Доктор Калинников, который родил меня заново.
Он уточнил:
— Вы имеете в виду свою ногу?
Я отрицательно покачал головой:
— Не только это. Гораздо большее.
Он не стал вникать в подробности, пожелал:
— Счастливого старта! — И решительно направился теперь уже к доктору.
Я стал суеверен — надел латаные-перелатаные шиповки. Те, в которых установил последний мировой рекорд — два метра двадцать восемь сантиметров. О зрителях я подумал поначалу плохо: что, как и Звягин, они явились на стадион из чистого любопытства, просто поглазеть на меня. Опасения эти сразу развеялись, когда я приступил к прыжкам. Сразу почувствовалось, что люди желают мне только одного — удачи, победы над собой. И пришли они сюда затем, чтобы увидеть именно ее.
Из меня еще не улетучилось воспоминание — четыре месяца назад в пустом зале я бессильно плакал на матах. Поэтому соревноваться я начал очень осторожно — с одного метра семидесяти пяти сантиметров.
Метр восемьдесят… Метр восемьдесят пять… Метр девяносто… Все эти высоты взял с первого раза, под скромные аплодисменты.
На метре девяносто пяти вдруг застопорился. Этот рубеж не покорился моему последнему сопернику, перворазряднику. Он выбыл, У меня осталась последняя попытка.
Я встал на исходное место разбега, поглядел на Калинникова. Он уже не ерзал, а сидел очень тихо, я бы даже сказал, как-то прибито. Все прыжки, которые я совершил до этого, были и его прыжками.
