старики и подростки, оставшиеся в станице. Гнилорыбов с крыльца крикнул в толпу:
— Кто повесил флаг?!
Платовцы молчали.
— Кто, я вас спрашиваю?!
И опять недружелюбное молчание. К генералу подошел сухопарый офицер и что-то сказал на ухо. Генерал кивнул. Офицер повернулся к толпе:
— А ну, где тут начальник почты? Выходи!
Станичники против воли обернулись к Михаилу Лобикову. Лобиков твердым шагом вышел на площадь.
— И ты, борода, выходи, — поманил офицер Долгополова.
...Они стали рядом: начальник почты, молодой еще, в форменной тужурке, и кряжистый Долгополов в ватном вылинявшем полупальто.
— Ваших рук дело? — сквозь зубы спросил Гнилорыбов, показывая на крышу Совета, над которой полоскался кумачовый флаг. Сами повесили — сами и снимите, сукины дети! Я покажу флаги!.. А ну, кому говорю?!
Долгополова толкнули прикладом к лестнице. Секунду он колебался, затем медленно полез вверх. Осторожно снял красное полотнище с древка, на вытянутых руках поднял его к небу и громко крикнул:
— Вся власть Советам!
Люди замерли. Один из казаков вскинул было винтовку, но Гнилорыбов остановил его, зловеще произнес:
— Нет, он умрет другой смертью.
А Долгополов стоял на самом гребне крыши, на виду у всей станицы. Красное знамя, словно живое, билось в его ладонях. Потом он поднес его к губам, поцеловал и не спеша спустился вниз.
Начальника станичной милиции и начальника почты увели немедленно.
Под страхом смерти гнилорыбовцы потребовали от станичников сдать властям оружие. Но тех, кто приносил его, домой уже не отпускали. Потом арестованных построили и повели в степь...
Генерал Гнилорыбов отдал станицу на разграбление своим солдатам. Беляки ходили по дворам, требовали самогон, насильничали, грабили.
Над скорбящей станицей спустилась ночь, но до рассвета доносились из степи выстрелы и крики о помощи.
А в это время в Царицыне красногвардейцы вкатывали на железнодорожные платформы орудия. Два эскадрона кавалерии заводили в вагоны лошадей. Пятьсот винтовок с примкнутыми штыками стояли в пирамидах возле запасных путей. Красный Царицын посылал отряд на помощь станице Платовской.
Красногвардейцы прибыли через три дня. Они выгрузились на разъезде около Пролетарской и степью пошли к Платовской. Аркадий Долгополов и Иван Яхно вели отряды кратчайшим путем.
Утром царицынцы, ударив по станице из орудий, ворвались на ее прямые улицы. Белые бежали в панике.
...Едва утих бой, из погребов и подвалов вышли женщины. С плачем, с криками побежали люди к Куцей балке. Белые за три дня расстреляли там 365 станичников — всех, кто принес оружие и кто был в списках, выданных писарем Совета — предателем Гончаровым.
Среди плача и стонов ходил потрясенный Аркадий, отыскивая отца. И лишь впоследствии удалось восстановить подробности казни.
...Рано утром начальника милиции станицы Платовской вывели на станичную улицу. Заря распласталась над степью. Долгополова потащили через площадь дальше, за околицу... Уже скрылась за поворотом крайняя улица. Пошли овраги. А его вели все дальше и дальше. Пряно пахло степное разнотравье. Почему- то этот запах, знакомый и любимый с детства, вызывал у него сейчас головокружение. Утреннее солнце зажигало в лужах, оставленных недавним дождем, ослепительные искры.
Куда его ведут? Если расстреливать собираются, то почему не в станице?..
Слева расступились заросли густого терновника, открыв изрезанный трещинами склон Куцей балки. Она была полна народа. Всех, кто еще уцелел в Платовской, бандиты согнали сюда. Люди стояли молча. Долгополов, собрав в железный комок остатки сил, шел, высоко подняв голову. Толпа молча расступилась, давая ему дорогу, и сразу же смыкалась сзади.
Его поставили рядом со связанным начальником почты Михаилом Лобиковым. Офицер с золотыми погонами, похлестывая плеткой по голенищу сапога, что-то говорил молчавшей толпе. Федор не слушал, но чувствовал, когда его связывали с Лобиковым спина к спине, когда обкладывали их пучками сена. Он смотрел на солнце, на верхушки тополей, качающиеся под ветром, на маленькую черную точку в небе — птицу, счастливо купающуюся в лучах утреннего солнца. Он взглянул на людей только тогда, когда в лицо ему плеснули из ведра керосином. Ну что ж, вот и конец, надо достойно смерть принять.
И над балкой, опережая вспышку огня, взвились страстные слова:
— Люди!.. Правда за нами! Победа за Советской властью! Верьте ей!
Два человека, скрученные воедино проволокой, мгновенно вспыхнули ярким факелом. Он горел, этот живой факел, раздуваемый порывами ветра и казалось, пламя его зажигает сердца людей ненавистью к врагам революции, зовет к отмщению, к борьбе!
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Банда Ключкина налетела, когда уютное село Медведское мирно спало, укутанное в зелень тучных садов.
Бандиты ломали двери сараев, уводили скот, тут же приканчивая хозяев, пытавшихся уберечь свое добро.
Скоро Медведское представляло собой страшную картину. Совет и почта были разгромлены. На улицах и во дворах лежали убитые активисты и сельчане. В разных местах в небо поднимались столбы густого черного дыма.
Дом участкового уполномоченного милиции Алексея Пойманова окружили бандиты. Они хотели застать хозяина врасплох. Но Пойманов не собирался дешево отдавать свою жизнь. Из хаты навстречу осаждавшим загремели выстрелы. В щель ставни Алексей видел, как залегли враги. Он не знал, сколько сможет продержаться — патронов мало. А тут еще жена, двое сынишек.
Ключкин давно охотился за уполномоченным. Этого человека он боялся и задался целью прежде чем уничтожить, взять его живым. Расположившись на противоположной стороне улицы и наблюдая за ходом затянувшейся осады, главарь нервничал: помощь уполномоченному могла появиться в любой момент... Наконец, приняв решение, атаман выругался и, пришпорив коня, подлетел к своим, бросил:
— Жгите!
Бандиты притащили охапки сена, банку с керосином...
Алексей уловил запах дыма и сразу понял, что случилось. Сердце его тоскливо сжалось. Как быть? Дети малые, жена... Стало слышно, как зловеще потрескивают высохшие за лето доски обшивки. Ставни занялись быстро. Стекла лопались с глухим звоном. Густой, едкий дым заполз в комнаты, лез в глаза, нос, горло, вызывая слезы и приступы удушливого кашля. Теперь Алексей даже не мог стрелять. Пойманов оглянулся на жену, детей. Все трое сидели на лавке у печки. Сыновья, крепко прижавшись к матери, испуганно и с надеждой смотрели на отца. Надо было что-то предпринимать. Но что? Выйти самому и ценой жизни спасти своих? И вдруг ему в голову пришла мысль. А что, если...
— Марья, иди сюда!
Бандиты ждали, когда ворвавшийся наконец в хату огонь выкурит ее обитателей. И вот дверь отворилась. На порог с плачущими детьми на руках вышла женщина. Одежда на них дымилась.
