Павел Федорович Безуглов. Он чудом остался жив, но поседел за несколько часов. Сейчас он живет в городе Гуково. Мы побывали у него дома. Вот его показания.
Павел во время оккупации работал в полевой бригаде. Стоял теплый сентябрьский день. Солнце палило по-летнему. И только налетавший изредка ветерок приносил приятную прохладу. В полдень бригадир распорядился: «Отдыхайте». Павел добрел до ближайшего куста и не сел, а скорее упал в его спасительную тень. От усталости говорить никому не хотелось. Сидели молча. Стрекотали кузнечики, перебирал травинки на обочине ветерок.
Издали раздался рев мотора. Из-за поворота вынырнул грузовик. Из кузова выпрыгнули два немецких солдата:
— Кто ест Безуглов? — спросил один и выжидающе оглядел всех.
Павел поднялся:
— Я Безуглов.
— Иди. Шнель! — немец больно ткнул в плечо. Павел, еще не вполне осмысливая происшедшее, медленно пошел к машине.
Его грубо втолкнули внутрь. В кузове в неудобных позах уже сидели арестованные, в основном те, кто принимал участие в раскопках на кладбище. В душной комнате с низкими потолками в полицейском управлении их расставили всех вдоль стены лицом к ней. Начался допрос. Вызывали по одному. Спрашивали и били. Били плетью, кулаками, ногами. Первым потерял сознание Вася Диренко, он был слаб здоровьем. Ненависть душила Павла, он почти задыхался. Было вдвойне обидно, что издевались не немцы — они не хотели марать рук, — а свои, станичные, прихвостни Мирошникова. Сам он тоже был тут. Спина его подобострастно гнулась перед двумя гестаповцами, наблюдавшими за допросом. Лицо лоснилось, глаза заплыли. От него разило сивушным духом. В его каменном особнячке поселился комендант Шульц. Они быстро нашли общий язык. Попойки начинались с вечера. А утром, непроспавшийся начальник полиции являлся на службу. Он припоминал станичникам все обиды, когда-либо и кем-либо ему причиненные.
Теперь, когда власть попала ему в руки, можно было расправиться с завучем школы Колесниковым за то, что тот отказался помочь ему избежать отправки на фронт.
— Ну, чья взяла?! — ликовал Мирошников, прохаживаясь вокруг связанного Колесникова. Он предложил Колесникову работать в полиции и, когда тот отказался, избил его. Он не гнушался расправой даже с детьми, своими бывшими учениками, которых не любил. Впрочем, он все не любил в этой станице, в этой стране. Все было ему чужим, ненавистным. За «подрывную деятельность» — ребята стащили у немцев радиоприемник и еще какую-то мелочь — расстреляли восемь мальчиков-школьников. Среди них были Бондарчуков, Мишустин, Миша Матюшкин. Двух последних долго били. Допрашивал сам Мирошников. Заключенные, которых держали в полуподвальном помещении, хорошо слышали, как страшно кричал, маленький Миша.
Однажды несколько ребятишек, раздобыв позеленевшую гранату-лимонку, устроили возле особняка начальника полиции игру в футбол — перебрасывали гранату ногами: дети всегда остаются детьми. Граната взорвалась, но, к счастью, никто не пострадал. Начальник полиции страшно разгневался. Мальчиков схватили и избили до потери сознания. А Александра Межевикина, во дворе которого ребята подобрали гранату, расстреляли.
Павел знал, что его не помилуют. И он попросту молчал. Молчал, стиснув до боли зубы, когда били, когда выкручивали руки.
Несколько часов, проведенных в полуподвальном помещении, показались арестованным невероятно долгими. Наконец и полицаи устали. Мирошников приказал им кончать допрос. Арестованных поодиночке выволокли из дома на улицу, скрутив руки за спиной крепким шнуром, бросили в машину. Павел больно ударился лицом о дно кузова. Из носа и губы потекла кровь. Нестерпимо ныли скрученные руки. При каждом движении шнур врезался в кисти, вызывая острую боль. В кузов бросили еще кого-то. Он упал прямо на Павла. Безуглов попытался принять более удобное положение, перевернуться набок. Но не смог. Люди падали один за другим.
Потом машина тронулась. Сколько и куда их везли, Павел не помнил. Время тянулось мучительно медленно. Наконец машина остановилась. Павел с трудом открыл глаза, увидел большое серое здание с тяжелыми решетками на окнах и понял: ростовская тюрьма.
Больше двух месяцев Павла Безуглова и его товарищей не вызывали на допросы, не выводили на прогулки. В огромной переполненной камере люди быстро сближались. Кого-то уводили, может быть, насовсем... Надо было запомнить адрес, чтобы передать родным. Кто-то возвращался после допроса. Ему нужна была помощь. Те, кто получал передачи, делили их содержимое поровну между всеми.
Через новичков узнавали новости. Когда прослышали о наступлении наших войск под Ростовом, всеобщей радости не было предела. Но усилилась и тревога. Немцы каждую ночь вызывали из камер группы заключенных, велев им брать с собой вещи, и увозили на расстрел. Потом расстреливать стали прямо во дворе тюрьмы. Люди в камерах ждали. При малейшем скрипе тюремных дверей каждый вздрагивал: «За мной?». Приговоренных выкрикивали по фамилиям, тех, кто сопротивлялся, выталкивали силой. Нередко в коридорах вспыхивала песня. «Интернационал» подхватывали в камерах. Со двора доносилось: «Умираем за Родину!», «Вам отомстят за нас, гады!», затем — залпы выстрелов, стоны.
В ту ночь, с 5 на 6 февраля 1943 года, дверь в камеру, где сидел Павел, отворилась под утро. Тюремщик выкрикнул:
— Зеленев, Ляхов, Белокопытов... Захватите вещи...
Вызванные начали подниматься с пола. За неделю заключенные успели привязаться к этим троим. Все они были работниками милиции: Григорий Кузьмич Зеленев — заместителем начальника областного управления госавтоинспекции, Алексей Ефимович Ляхов работал там же в научно-техническом отделении, а Прокофий Илларионович Белокопытов — оперуполномоченным отдела уголовного розыска. Павел смотрел, как они встали, крепко пожали друг другу руки, Потом к нему подошел Ляхов, обнял, сказал: «Прощайте. Держитесь, не падайте духом перед фашистами!».
...Крики... Выстрелы... Тишина... Потом тяжелый топот ног, и дверь камеры снова открылась.
— Безуглов, Диренко, Ющенко...
Вот оно. Павел понял: это конец. Странное состояние овладело им. Он забыл надеть шапку, не зашнуровал ботинки. Вещей не взял никто. Заключенных вывели во двор тюрьмы. Огромная яма зияла во дворе. Она была почти доверху заполнена трупами недавно расстрелянных людей. Было жутко смотреть туда, в яме раздавались приглушенные стоны. Видимо, немцы, расстреливая шеренгу за шеренгой, сбрасывали сюда всех: и мертвых, и раненых.
Его, как и всех, поставили лицом к яме. Когда грянули первые выстрелы, Павел упал. Некоторое время он лежал без сознания. Потом пришел в себя. Боли нигде не чувствовал. Но неподвижно лежал на груде трупов и ждал выстрела в затылок.
Стрельба прекратилась. Немцы выводили новую группу обреченных. И вновь очереди. Кто-то упал прямо на Безуглова. Чужая горячая кровь залила ему голову... Потом падали еще и еще. Павел задыхался от резкого запаха крови. Временами ему казалось, что он теряет сознание. Едва дождавшись, когда стрельба совсем затихла, Павел постарался высвободиться из-под навалившихся на него тел. Удалось! Он осмотрелся вокруг. По краю ямы ползла к стене фигура. Безуглов узнал парня, в камере его звали Сашкой Ростовским. Павел еще раз попробовал пошевелиться. Руки и ноги целы. Он с трудом выкарабкался из ямы.
Сашка полз к стене, ограждавшей тюремный двор. Возле нее были сложены штабелями старые железные койки. Павел понял: это — единственная возможность укрыться. Он поспешил вслед за Сашкой. Когда они добрались до стены, там уже сидел какой-то человек. Пуля разорвала ему ухо и попала в шею. Было ясно: бежать надо сейчас, как можно скорее. Общими усилиями, подсаживая друг друга, перебрались через забор и очутились в другом тюремном дворе, видимо, имевшем хозяйственное назначение. Забор, отделявший его от улицы, был горазде ниже. Посередине двора стоял грузовик. Из кузова, закрытого тентом, до них доносилась немецкая речь. Осторожно они пробрались к месту, где можно было перелезть через стену. А перемахнув, оказались в маленьком частном дворике. Они оглядели друг друга. Лицо каждого, одежда — все было густо заляпано кровью. Идти в таком виде по улице, даже в предрассветный час, было, конечно, рискованно. Они постучали в маленькое окошко чьей-то полуподвальной квартиры.
