касаясь влажными губами его виска. — А ведь еще недавно вы пытались застрелиться изза другой, а потом сражались на дуэли с третьей. Разве не вам принадлежат строки:
— Разве не вам?
— Ээ… нуу, — замялся Бакчаров, тараща глаза в потолок.
В этот момент в зале появился парикмахер со стаканом в руках и с изумлением уставился на дочь, почти оседлавшую пана учителя.
— Это что такое?! — воскликнул он вне себя от возмущения. — А ну, марш в свою комнату! На минуту оставить нельзя…
— Awe Maria gracia plene… — убегая из зала в обход отца, испуганно затараторила молитву девушка.
— Ради Бога, простите, пан учитель, право, неловко мне, — рассыпался в извинениях цирюльник, брызгая на него пальцами, вымоченными в стакане. — Поймите эти юные неопытные сердца, они так падки на все новое и свежее. Впрочем, вы в учительском звании, и я думаю, все сами об этом знаете…
— Вы не так поняли вашу дочь, пан цирюльник, — заступился Бакчаров за девочку. — Она простонапросто делилась со мной коекакими новостями и соображениями. Скажите, а когда у вас появится Елисавета Яковлевна?
— Она здесь, — сообщил цирюльник. — Занимается с ребятишками. Я вам сказывал, Дмитрий Борисович, что она жидовка и тоже, по всей видимости, участница бесовского сообщества.
— Она дает уроки вашим детям?
— Да. У меня их семеро. Я бы ни за что не пользовался ее услугами, если бы не мое финансовое положение. А она берет совсем недорого. Ну, вы сами понимаете. Мы едва сводим концы с концами, снимая этот дом у купца Колотилова. Дерет он с нас нещадно, а сам считает, что это еще побожески, что якобы снижает плату за то, что сдает дом с нечистою силою и худой славою. Все горожане знают, что у Колотилова злой дух поселился. Настоящая кикимора. Иной раз такого страху сила бесовская на нас наводит, что мне думается, что Колотилов еще приплачивать нам должен за такие жилищные условия…
— А когда закончатся занятия у Елисаветы Яковлевны? — с напускной легкостью поинтересовался Бакчаров. — Мне нужно переговорить с ней кое о чем.
— Это без всяких затруднений, пан учитель, будьте покойны, — заверил его парикмахер. — Мы объявим перерыв и устроим вам чаепитие, на котором вы все и обсудите. Как это ни парадоксально, но я всегда радуюсь новым ссыльным из родной земли. Особенно людям такого ума и такой образованности. Мой дом всегда открыт для вас, пан учитель…
Спустя несколько минут в гостиной цирюльника, расположенной во втором этаже деревянного готического особняка, Бакчаров пил чай в окружении семейства цирюльника.
И вот появилась она, деловая и прекрасная. Бакчаров вскочил изза стола и поклонился. Она поприветствовала его и присела за стол.
Наедине их не оставили, и разговор получился очень салонным. Начальствовали в слове болтливые хозяева, а Дмитрий Борисович и Елисавета Яковлевна только обменивались редкими общими фразами и ироничными взглядами, когда цирюльник начинал рассуждать на тему демонологии. Перерыв в занятиях продлился так долго, что их попросту отменили. Прислуга замоталась подавать чай, и вскоре чаепитие перетекло в полноценный ужин, начавшийся с католической молитвы и закончившийся горячими ночными прощаниями.
Тут Бакчарову повезло, и на него выпала миссия провожать Елисавету Яковлевну.
Когда они вышли, гостеприимный парикмахер крадучись подошел к дверям, выглянул на улицу, спрятался и, бесшумно повернув в замке ключ, развернулся и спешно принялся кропить кресло, где сидел Бакчаров и все кругом освященной водой.
— Masoneria![6] — повторял он в настигшем его мистическом ужасе.
У нее было выразительное лицо, темные густые волосы, собранные сзади в проколотый спицей тяжелый пучок, полные губы; большие, строгие, черные с глянцем глаза глядели пристально, бескомпромиссно.
Елисавета Яковлевна не походила на обыкновенных барышень из провинциальных семейств. Бакчарова с первого раза поразило в ней удивительное спокойствие, четкость и уверенность. Елисавета была очень странная, задумчивая, с характером, настойчивая, сосредоточенная и быстрая. Но уже в этой их первой настоящей беседе учитель подметил, как внезапно сквозь эту консервативную броню лукаво просвечивают светлые лучики совсем юного и озорного создания. Задумчиво говоря о чем— нибудь серьезном, она украдкой бросала на учителя хитрый взгляд, словно тихо смеясь над его серьезностью или тайно обладая чемто разоблачительным для своего робкого собеседника.
Несколько раз она, усмехаясь, как бы естественно для себя прикусывала губу, глядя на Бакчарова, чуть наклонив голову и лукаво прищуривая глаза. Несколько раз как бы случайно, переступая лужу или ямку, хватала учителя за руку.
И тогда Бакчаров робел, забывал на мгновение, о чем говорил, и внезапным вопросом, якобы вдруг припомнив то, что давно уже хотел спросить, менял тему беседы, говоря: «А кстати, Елисавета Яковлевна…».
— А я уже видела вас сегодня на похоронах Марии Сергеевны. Люди шепчутся, что она погибла через вас. Это правда?
— Вы тоже были там, — печально удивился Бакчаров. — Вы знались с покойницей?
— Нет. Да. Нет. Но, в общем, мы были знакомы, — сбивчиво отвечала Елисавета Яковлевна, — В городе едва ли найдешь светскую барышню, которая не была бы знакома с дочерьми губернатора. Впрочем, не будем об этом. Это так грустно…
Дойдя до Кузнечного взвоза, они остановились возле обрыва под рябинами.
— Я как будто предчувствовала, что мы с вами сегодня встретимся. Мне всю ночь снились какието странные сны. Право, я таких ярких еще никогда не видала.
— И о чем же были те сны?
— Я, — она помедлила с ответом, задумчиво наклонив голову набок, — я… В общем, мне было так хорошохорошо, словно ктото другой руководил мною. И я танцевала…
— Танцевали?! — Теперь учитель просто весь задрожал.
— Да, танцевала, и никак не могла остановиться. И он был со мной, и мне было так хорошо…
— Кто он?
— Никто.
— А всетаки? Офицер?
— Не будем об этом…
Внезапно чтото припомнив, Дмитрий Борисович сунул руку во внутренний карман и нащупал там фотокарточку.
— Это случайно не ваш снимок? — вынул он карточку из кармана.
— Нет. Мне не знакома эта барышня, — отмахнулась Елисавета Яковлевна и взошла на крыльцо. — Вот, собственно, я и пришла.
