празднования пилигримов. Около получаса сестры быстро шли по холмистой местности, пока не ступили на могучий каменный мост. Впереди они увидели всадника, который держал за узды еще двух лошадей. Всадник поднял над головой светильник, и девушки узрели лицо Авла. Они отдали ему вещи для вьючной лошади, оседлали приготовленного скакуна и втроем помчались в путь, сделав внушительный крюк, только к утру выехав на Аппиеву дорогу, ведущую в портовый город Путеол.
Вечером, сойдя в ущелье, устроили привал возле горного ручья под кронами вишен. Клеопа готовила место для сна, Авл разводил огонь, а Олимпиада поила лошадей в ручье. Потом все вкусили вечернюю трапезу. Во время еды они ощутили, как кости заныли, а сытые тела потянуло в сон. Так трое быстро уснули под звуки бегущей воды и потрескивание костра.
А вокруг бурые горы, чуть тронутые островками полинявшей зелени, будто протертый временем бархат. Чуть выше на пологих склонах террасами лежали корочки снега. В низинах текли ручьи, а над ними в тумане нависали сосны — пинии. На тонких изогнутых стволах эти деревья держали шапки зеленых веток.
Клеопа проснулась в сырой от росы постели и обнаружила, что рядом никого нет. Костер еще дымился, и за журчанием ручья был слышен крик кукушки. Девушка перевернулась на живот и приподнялась на локтях. Неподалеку над травами она увидела нагую, прекрасную Олимпиаду, которая была с юношей Авлом. Клеопа свернулась клубочком и сжала в ладонях рыбку, которая висела у нее на шее.
Когда солнце взошло, две юные девы отошли к обрыву и встали над великой долиной, которая простиралась перед подножьем гор. Одна была как юная богиня, другая — немного похожа на робкого мальчика.
Девушки закрыли глаза перед слепящим солнцем, они долго молчали и потом, взявшись за руки, вознесли свои молитвы ко Господу.
И когда они молились, то ослеплявший их свет солнца поблек, и ветер перестал, и звуков не стало. И был иной ветер и иной свет, что исходил от семи звезд и превосходил сиянием своим солнце.
После сестры долго сидели в молчании. Олимпиада не могла понять, отчего ее так знобит: от холода или от страха. Пока юноша делал гимнастические упражнения, девушки подошли к раскидистой дикой вишне. Клеопа полезла на кривую ветвь, чтобы наклонить для госпожи грозди, полные спелых плодов. Только она взобралась на нужную ветку, как раздалось шипение, и скользнувшая из сухой красной листвы змея ужалила ее в руку. Клеопа взвизгнула и упала на камни. Испуганная Олимпиада припала к своей рабе.
— Моя госпожа, кажется, я оступилась, — сказала та и села, потирая затылок.
Олимпиада взяла ее тонкую руку и увидела на запястье следы укуса.
— Сейчас! Ты только подожди! — испуганно дыша, сказала Олимпиада и рванулась к Авлу.
— Авл, сюда! Скорее! Авл! — кричала она спотыкаясь на бегу. — Змея! Ее укусила змея!
Клеопа лежала, свернувшись клубочком, а вокруг нее извивались две змеи.
«Господи! Ты же был с нами, — крутилось в голове у Олимпиады. — Ты же сам сказал, Господи! Верую в слова твои, что змей брать будут и не повредят им…»
Вечером они вышли к небольшому селению, где их приняли. Хозяева зажиточного дома принесли за Клеопу жертву богам и призвали знахаря. Жрец местного капища сказал, что если не умерла и состояние не ухудшается, то будет жить, но неделю проведет в тяжком недомогании, возможно, в жаре и бреду. Жрец приказал раздеть Клеопу и, воскурив благовония в широкой чаше, трижды обошел вокруг ложа болящей, произнося таинственные заклинания. Потом объявил, что виною всех страданий девушки служит Дух, что сокрылся в маленькой белой рыбке, висящей на шее девушки, и хотел ее снять. Но Олимпиада одернула его руку.
— Сие проклятье не из твоих ли уст, коварная? — сморщившись, спросил старый жрец, тыкая в нее курящейся кадильницей.
— Вот твои деньги, а теперь оставь мою рабу, — строго сказала Олимпиада.
Она ухаживала за Клеопой, давала ей горькие отвары и ночами согревала ее. Через неделю Клеопа и впрямь совсем окрепла, и путешественники, не мешкая, двинулись в путь и вскоре достигли Путеол.
Небольшой портовый город всегда был переполнен иноземными торговцами. Его крепость, выходящая могучей каменной стеной в море, с берега смотрелась просто жалкой, и сразу под невысокими глинобитными стенами внутреннего города начинались убогие кварталы рыбацких хижин.
Здесь Олимпиада и ее спутники, накинув широкие капюшоны, проехали несколько кварталов и нашли небольшую синагогу, с виду почти не отличавшуюся от других двуярусных построек с черепичной крышей. Здесь они получили приют до времени отправления следующего греческого корабля.
— Как зовут юную госпожу? — спросил старческий голос из маленького окошечка в двери.
— Мир вам! Это я, Олимпиада, с моими спутниками: рабыней Клеопой и юношей Авлом, — ответила странница.
Старик испуганно вздрогнул и захлопнул дверцу окошка. Защелкали щеколды, и из двери выскользнул маленький старичок в полосатой накидке с кисточками и втолкнул неожиданных гостей в прохладное помещение.
В полдень пятого дня пребывания путников в Путеолах из ветхой синагоги в бедняцком квартале вышли четыре правоверных еврея в восточных нарядах и направились к пристани. Авл, запинаясь о подол своего нового облачения, вел навьюченного ослика, а два еврейских юноши поддерживали под руки старого раввина.
У входа на пристань стояли два пехотинца италийского легиона с короткими копьями и дощечкой для записи отбывающих. Они задавали вопросы и, бегло досматривая, пропускали на корабль пассажиров.
— Евреям, что ныне хотят путешествовать, велю здравствовать! — вежливо окликнул их улыбающийся легионер.
— Да хранит тебя Всевышний, славный воин, — сказал старик.
— Куда путь держите, израильтяне? — спросил улыбчивый легионер.
— На Сицилию, сын мой, — печально кивая, ответил старик, — ибо брат мой Никанор ныне отошел к праотцам.
— Ай да евреи! — восхищенно сказал солдат и опять расплылся в улыбке, щурясь на полуденном солнце. — Ну да хранит вас ваш бог…
