— Что? — прищурившись, удивленно или даже испуганно протянул старик, крепче запахнулся в овчину и вжался в свой угол. Вид его резко изменился, лицо потемнело, и в остром взгляде сердитых глаз задрожала задумчивая тревога или даже страх, словно он вспомнил о чемто, о чем никогда уже не желал вспоминать.
— Ты кто? — резко принялся пытать он. — Ссыльный? Клятвопреступник? Расстрига? Еретик?!
— Не все ли равно? Ну учитель я.
Бросив вправо и влево настороженный взгляд, старик вполголоса строго, почти гневно и очень быстро заговорил:
— Аа! Тебя, никак, подослали искушать меня! Кто тебя подослал ко мне? И почто ты вообще приехал? — он говорил словно сам с собой. — Чего ради притащил его к нам?!
— Кого его?
Старик замер. Вдруг как подскочил, скинул с себя овчину и схватил Бакчарова за рукав. Учитель от неожиданности встал, а старец, толкая его в грудь пальцем, оглушительно зашептал:
— Встань на колени, молись! Кайся пред Богом Вседержителем, где ты слышал о нем, от кого? А, еретик? Тебе ли, червь, называть имена, суть коих недоступна таким, как ты! Молись!
Бакчаров отдернул руку.
— Какое право вы имеете относиться ко мне презрительно и грубо? — брякнул он и, толкнув скрипучую дверь, покинул избу и стал карабкаться через прутья, прочь от ручья и избушки.
Быстрым нервным шагом, разбрасывая отяжелевшие от влаги полы шинели, Бакчаров брел в сумерках через противный Мухин бугор обратно в город, маячащий перед ним черной полосой. Промозглый ветер завывал на вершине, колебались голые прутья кустов да отдавалось в ушах его собственное натужное дыхание. Голова его горела, а тело пробивал полевой ветер. Дмитрия Борисовича то и дело морозило, холодный пот ручьями бежал под шинелью, а внутри крутился вихрь сомнений, от которых сердце учителя разрывалось на части и холодела спина. Все эти дни он метался в этом затерянном чужом городе, словно душа неотпетого грешника, не понимая смысла бурных событий, происходящих с ним. И вот какойто полубезумный старикашка, к которому он и пошелто почти случайно, ведет себя так, будто знает ответ на все, что его терзало! Бакчаров был уверен, что останься он еще хоть на минуту, и ему наверняка объявили бы, что Иван Александрович какойнибудь бес или, чего доброго, сам дьявол.
Бакчаров перешел по узкому мосту через Ушайку, вышел на Акимовскую и заглянул в какойто украинский шинок на краю города. Там он выпил на одолженные у Чикольского копейки три рюмки горилки и, внутренне оцепенев, в ужасе бегом побежал обратно через мост на Мухин бугор.
— Вернулся, значит! — сердито встретил его старик.
— Умоляю, отче, спасите меня от него! — упал Бакчаров на колени и подполз к лавке старца.
— Мне про преследователя твоего все ведомо, — тихо бормотал старик скрипучей скороговоркой. — Страшишься его — и верно страшишься, только самого страшного не разумеешь. Сядь, овца заблудшая.
Бакчаров уселся на пол, подобрал под себя ноги и положил руки на его лавку. Старик был спокоен и хмур. Раздражение его как рукой сняло, похоже, он был доволен, что строптивый гость воротился. Он положил свою легкую, немного дрожащую кривопалую старческую кисть на молитвенно сложенные руки учителя и заговорил глухим голосом:
— Не ведаешь ты, яко сам ведешь за собою зло сие. От Бога отрекся, вот и поволочился за тобою. Церковь врата адовы не одолеют — она есть ладья непотопляемая. Диавол же чудище морское и во след его гонится. Только и ждет, когда кто изринется за борта церковныя.
— Отче, неужто называющий себя Человеком и есть сам князь мира сего — дьявол? — испуганно перебил учитель.
Старик задумчиво помолчал, уставившись в пустоту. Рука его старчески тряслась, волосы негустой бороды шевелились на скулах и губы дрожали.
— Я не сказал этого! Однако же ведаю, — тяжело, с надрывом, словно поднимаясь в это время в гору, заговорил старец, — что есть он возмутитель жизни, ходит он, возмущая род людской. Все сие, чадо, ты сам видел. Понять ты должен, что Сын Божий глаголет: «Грядущаго ко мне не изгоню вон». Церковь святая, вот прибежище твое!
— Но кто же он?
Старик, грозя пальцем, прошипел тихим голосом, словно боясь, что их подслушают:
— Еще говорю тебе: не твое это дело, отверженик, задавать вопросы сии! Разумей это и — оставь меня! Бог благословит. Иди, иди с Богом!
Бакчарову показалось, что глаза старца налиты страхом, темные его зрачки странно трепетали, словно опасаясь соглядатаев врага. Учитель поблагодарил старца и, немного огорченный размытой беседой, хотел уйти, но старик остановил его:
— Погоди! Что ты еще можешь сказать?
Учитель потупился и задумался. Ему казалось, что он получит тот же самый общий ответ, если задаст свой главный вопрос. Но он собрался с силами и задал его:
— Как мне освободиться от него, чтобы он более не издевался надо мной?
Старец беспокойно дернулся, но остался сидеть в углу, напряженно глядя в сторону.
— Он суть — веселящееся зло лесное, ужас на смертных наводящее. Первоначальный дух смуты, вечно скитающийся по лесам и полям прислужник и друг Денницы, — скороговоркой прошептал старик, и рука его задрожала сильнее, а в чутких глазах вдруг блеснул гневный огонь.
Теперь Бакчаров с изумлением ловил взгляд этих странных отвлеченных глаз, они бегали, мигали так, будто избушку окружали подползающие враги, а он пытался уловить слухом их шорохи.
— Как мне победить его, что должен я сделать? — молил старца Бакчаров.
Старик нервно застучал ладонью по лавке и заговорил еще торопливей, глотая слова:
— Богу — вера нужна, а не суета дел мирских! Видел я таких, как ты: людей учить вознамерились, о помощи людям радеете, а себе помочь не можете! Ходите, смутьяны, мытаритесь, выспрашиваете, обременяя совесть чужую, сами же зло за собой по пятам ведете и на города и веси наводите. Молитва Иисусова в сердце должна быть! Бог наш чистоты и ясности душевной требует, а вы засоряете души хитростями словосплетений диавольских!
— Так вот я и хочу ясности! Я же должен знать, с кем дело имею. Он ведь погубит меня!
— Давно все сие известно. От древних еретиков идет молва сия! Я — знаю! Зрел, зрел я твое чудище. Человеком, значит, себя называет. Ишь, чего удумал, враг лукавый, окаянный бес лесной! И кто послал тебя влачить его за собою и изливать яд его на души людские?
Бакчаров напряженно ловил его слова, но беглые фразы старца часто сбивались и перескакивали с мысли на мысль, и, наверное, большую их часть учитель просто не понимал и не мог запомнить.
— Ходит, ходит по лесам и долам злой дух Темночрев. Из века в век, вот уже тысячи лет, от самого Адама не имеет дух сей покоя. Как, как обуздать его? Никто не ведает. Он суть злая напасть на обуянных страстью к дщерям человеческим. Он и сам охотник до плотских утех и соития с человеками. Ждетждет не дождется он, когда Русь православная вновь, аки в древности, станет обиталищем леших и пастбищем всяческой нечисти, а он будет их пастырем. Часто творит он в среде людской смущения разные, устрашая людей своими искусными чародеяниями и кошмарами. Бывает столь яростен и свиреп, что и во гроб загонит грешника безо всякого покаяния. Куда бы ни поехал он, куда бы более ни сокрылся — все одно за ним следовать будет. А наипаче желает он обрушить грешника в юдоль мрака вечного…
— Нет мне спасения, — обреченно потупившись, проговорил Бакчаров.
— Должно устоять в свете, — возразил старец. — Верой, молитвой и добрым делом устоять. А коли не оставит тебя, то, как крест свой, прими его искушения. Через то и спасешься.
Старец медленно перекрестился.
— Не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго, — сказал он и вновь обратился к учителю:
— Свирепое, свирепое божество сей Пабн твой.
— А разве есть другой бог, кроме Пресвятой Троицы? — окончательно запутался Бакчаров.
— Апостол рече: Аще и есть тако называемые боги, или на небеси, или на земли, — яко есть боги мнози, и господие мнози, — но у нас един Бог Отец, из него же вся, и мы у него, и есть Господь Иисус
