В тот день он шел на контрольную по математике, представляя себе зловещую тишину в классе, свои потеющие ладони, и ноги не хотели его слушаться. Огастус внезапно свернул в парк. Он думал опоздать совсем немного. «Если я приду на пять минут позже, ничего страшного не случится». Сойдя с дороги, он шевелил носком ботинка опавшие кленовые листья. На каждом листе значилась карта местности, в которую хотел бы попасть Огастус. Он присел на скамейку, каждую минуту собираясь встать и пойти. «Может быть, задержат звонок. Может быть, еще кто-то опоздает». Несколько раз он собирался с духом, пока наконец не стало слишком поздно. Затем он немного поиграл с рыжим сеттером. Страшась наказания, Огастус не пошел и на следующий урок. Он сидел в парке до самого вечера. Это был целый день, прожитый тайком от взрослых, его собственный день. Огастус был счастлив.
На следующий день учительница сделала ему запись в дневник. К счастью, мать Огастуса тоже была усталой женщиной, и у нее не было сил наказывать сына слишком строго.
С тех пор Огастус все реже мог отказать себе в удовольствии пропустить урок. Ноги сами несли его от ворот школы к скрипучему мосту над речкой, к плавающим в холодной воде селезням с желтыми лапами. Он ел горячие булки, покупая их у уличных продавцов, и бросал крошки птицам. Иногда он читал книжки, иногда бродил просто так. Взрослые, похожие из-за больших зонтов на черные грибы, спешили мимо, а он оставался один в дождливом парке, дрожа на скамейке и слушая крики ворон, или жег маленький костер, грея озябшие пальцы. Это было осенью. Зимой вместе с бездомными он ходил в кинотеатр на бесплатные сеансы. Весной пускал в лужах кораблики или загорал на теплой крыше дома. Но помимо удовольствий было и другое. Иногда, когда Огастус сидел в парке и ни о чем не думал, он слышал голос, от дыхания которого шевелились травы, цветы роняли лепестки и шуршали опавшие листья. Голос без слов напевал ему шепотом: «Не бойся, Огастус. Тебе приготовлено, Огастус. Тебя ждет в жизни нечто прекрасное, большое, гораздо большее, чем ты можешь себе представить. Чувствуешь ты это, Огастус?..»
Огастус слушал, верил и слегка вздыхал от счастья.
Если Огастусу не удавалось прогулять, он заболевал. Болезнь тоже была своего рода прогулом, отпуском от дел. Отметки в табеле стремительно ползли вниз. «Исключительно ленивый ребенок, — говорила учительница матери Огастуса. — Звезд с неба не хватает».
Школу Огастус окончил с трудом. В институт поступить он не смог, и ему пришлось найти себе низкооплачиваемую работу. Так Огастус узнал, что быть взрослым означало добровольно подвергать себя заточению, день за днем. Общество не одобряло прогульщиков. За опоздание следовал выговор, за неявку на работу — денежный штраф. Взрослый человек не мог позволить себе быть безответственным. «Пора учиться отвечать за себя, — говорили ему. — Нам тоже не нравится эта работа. Мы сами сто лет не были в отпуске. Чем ты лучше нас?»
Контора, в которой работал Огастус, занималась установкой и продажей сантехники. Специальный отдел целыми днями только и делал, что чертил санузлы, ванные комнаты, унитазы и писсуары.
Огастус ходил на работу каждый день в одно и то же время, ощущая, что жизнь понемногу вытекает из него, как вода из треснувшего бачка. Унитаз представлялся ему зловещим изобретением цивилизации, его урчащая глотка забирала время — дни, недели, годы, и Огастус сам нажимал на слив. По ночам Огастусу снились моря, душные цветы, блестящие фрукты, стеснительные звери. Днем он радовался каждому сквозняку, залетевшему в окно, каждой весенней мухе.
Сперва Огастус только и думал о том, как он уйдет с работы и чем тогда займется. Когда он первый раз собирался уволиться, их дому срочно потребовался ремонт. Огастус утешил себя тем, что делает полезное, нужное дело. Когда спустя три года он снова захотел уйти, его мать вышла на пенсию. Затем она долго болела, и нужны были деньги на врачей. Огастус делал все, что положено в таких случаях. Похоронив мать и рассчитавшись с долгами, Огастус совсем было собрался уйти, но тут ему подняли зарплату.
За все эти годы он так и не научился любить свою работу. Порой ему казалось, что он спит под мерный осенний дождь и, когда этот дождь пройдет, Огастус проснется и выйдет на улицу, слабея в коленях от радости. Но этот гадкий дождь все не мог перестать.
Зато Огастус научился мечтать. Руки сами послушно исполняли привычный ритуал движений — карандаш, линейка, — а настоящий Огастус в это время переносился в осенней сад и слушал, как мокрые яблоки падают с деревьев в траву, или на берегу летней речушки смотрел на танцы поплавка на воде, отмахиваясь от синих стрекоз.
Огастус так наловчился мысленно покидать собственное тело и так злоупотреблял этим, что тело его стало со временем похоже на запущенный, давно покинутый дом, оседающий от старости. Огастус больше не глазел по сторонам, он мысленно шел пешком по дорогам, начертанным равно на кленовых листьях и на человеческих ладонях.
Но однажды осенью, когда Огастусу оставалось совсем немного ждать до пенсии, солнце особенно ласково посмотрело в окно офиса, одновременно с этим брызнул дождь из тучи, подобный слезам радости, постучал нежными пальцами в стекло, и над парком встала радуга, одним концом упиравшаяся в стену офисного здания, другой же ее конец парил над кронами деревьев, указывая аккурат на деревянную скамейку. Огастус медленно повернул голову, отложил карандаш и задумался.
На следующий день он не явился на работу. Не пришел он и через день…
Коллеги не сразу заметили его отсутствие, а заметив, не сразу забеспокоились. Спохватившись через неделю, стали звонить ему домой, но трубку никто не брал. В конце концов у дверей Огастуса появилась целая делегация — два сотрудника конторы, консьержка и представитель закона. Дверь сломали.
Погода стояла прекрасная, теплая для сентября. Опустив в пахнущую грибницей землю скромный гроб, купленный за счет заведения, сотрудники в тот день не пошли больше на работу, решив выпить пива в соседней кофейне. Им редко выпадала такая удача.
На свежий холмик опустился розовый кленовый лист.
— Ну наконец-то, Огастус, — прошептал голос и погладил его по щеке летучей паутиной. — Наконец ты пришел. Теперь ты можешь делать все, что захочешь. У тебя сколько угодно времени.
— Да, — сказал Огастус, с сомнением глядя на собственную фотографию в овальной рамке. — Пожалуй, что уж этот день я могу позволить себе прогулять.
— И этот день, Огастус, и все следующие. Совершенно некуда спешить.
— Ну раз так, — сказал Огастус, — тогда я пойду. У меня как раз есть одно маленькое дело.
Малышка Алиса шла в школу, нарочно запинаясь круглыми носками туфель за каждый камень на дороге. В портфеле аккуратной стопкой лежали учебники и дневник с пятерками на всех страницах. Алисе было скучно. Больше всего на свете ей хотелось бы сейчас поиграть в мяч или покормить белку в парке, она уже два дня носила в кармане кедровую шишку. Листья кружились в воздухе как пестрые бабочки, солнце отдавало последнее тепло. Конечно, Алису ждал урок ботаники, два параграфа из учебника и ответ у доски. Но ведь скоро зима, подумала Алиса, а белке так важно сделать запасы на зиму.
И первый раз в жизни она решительно свернула со знакомой дороги, подтянула гольфы и направилась в парк.
Дома мама Юна, напевая, мыла посуду в пестром переднике. На террасу ворвалась раскрасневшаяся Алиса с застрявшими в кудрях сосновыми иголками.
— И где же ты была, маленькая безобразница? — спросила мама Юна, любуясь чистой тарелкой. — Мне звонили из школы и сказали, что ваша учительница заболела. Занятия отменили. Все хорошие дети давно уже дома.
— Я сегодня вообще не пошла в школу, мама, — объяснила Алиса. — У белки хвост достает до макушки, и она умеет кидаться сосновой корой.
— Как же так, малышка, — удивилась для порядка мама Юна, — разве можно не ходить в школу?
— Конечно можно, мама, — отвечала Алиса серьезно. — Иногда. Он так сказал.
— Кто мог сказать такую глупость? — Юна вытерла руки о передник, понимая, что сейчас ей придется исполнять трудный родительский долг. — Твой Рауш?
— Да нет. Дядя Огастус.
— Какой еще Огастус? — уже вправду встревожилась Юна. — Я его знаю? Кто это?
— Ну как же, мама, — удивилась Алиса. — Его все знают. Святой Огастус. Покровитель прогульщиков.
