начинает колоться на части, веточками, елочками, словно сквозь нее идет ледокол. Вскоре показывается и сам ледокол — группка из нескольких офицеров; они толкают перед собой две приземистые, но довольно большие тележки, тщательно накрытые брезентом. Когда они подходят ближе, становится видно, что офицеров, собственно, четверо, и двое, молодые рыжие парни, здорово похожие друг на друга, толкают груз, а остальные двое, старше возрастом и званием, идут сбоку, стараясь оберегать не то ношу от толпы, не то толпу от ноши.
Начальник смотрит на эту четверку и понимает, что это наверняка пассажиры Штабного вагона. Он смотрит на них с грустью, потому что с пассажирами Штабного вагона вечно происходят всякие грустные нелепости, и трудно сказать, кто виноват — Штабной ли вагон или та жизнь, которая доводит пассажира до Штабного вагона. Так или иначе, но ему грустно смотреть на четырех довольно молодых, статных мужчин, но, в конце концов, бывает ведь, что все заканчивается благополучно, думает он как сквозь вату, застегивает китель и надевает фуражку — он готов.
Второй, Третий и Четвертый остаются на платформе, а Первый идет к Начальнику поезда. Войдя в купе, он кидает ворох бумаг на столик.
Начальник смотрит на бумаги, видит билеты и квитанции на провоз багажа.
— Я не вижу разрешения на вывоз груза, — говорит он. — Голубые квитанции, их нет.
Первый гладит пальцами в черной лайке золотой шнур аксельбанта.
— Там ветеринарные квитанции и разрешение, — говорит он басом.
Начальник находит ветеринарные документы. В них значится: «Две самки пулеметов». Прививки. Штамп. Подпись врача.
Начальник открывает рот и закрывает его. «Какое, в сущности, мне дело», — думает он.
— Пойдемте, — говорит Начальник. — Я провожу.
Выйдя на перрон, они видят, что Второй и Третий, рыжие и похожие, стоят, одинаково привалившись к ручкам тележек. Четвертый сидит на корточках, запустив руку под брезент одной из тележек, и, похоже, почесывает то, что под брезентом. Кобура топырится на его тощем заду.
Начальник провожает офицеров к вагону. От помощи в погрузке офицеры вежливо отказываются.
— Поезд отправляется через час, — равнодушно говорит начальник поезда и уходит обратно в свое купе, по пути расстегивая тесный китель.
Весь вагон в их распоряжении, но они садятся в одно купе: во-первых, говорит Четвертый, так веселее, ехать далеко; во-вторых, подхватывает Второй, девочки не любят расставаться. Они рассаживаются на бархатных диванах и снимают брезент. Девочки в хорошей форме, удовлетворенно замечает Первый, я думал, будет хуже. Одна из самочек встряхивается с металлическим полязгиванием; Третий чешет ее возле замка.
— Почему нам нужно тащиться в такую чертову даль, — мрачно говорит Четвертый.
— Потому что там есть экспериментальные самцы, — невозмутимо отвечает Первый; он говорил это тысячу раз, но раздраженный Четвертый продолжает спрашивать. Ему не хочется ехать черт-те куда на черт-те сколько, у него молодая жена и масса дел. — Вы же знаете, экспериментальные случки можно проводить только на спецполигонах, это слишком опасно.
Четвертый что-то неразборчиво бурчит.
— Мы покормим их, когда тронемся, — говорит Второй.
Третий согласно кивает
По перрону идет Хансен. Ему нужен поезд № 17. У него нет билета на этот поезд, но у него есть льготный литер. Он может ехать любым поездом, и ему обязаны предоставить купе в штабном вагоне. Ему нужно попасть в Н., а поезд № 17 будет там через сорок часов. Это самый быстрый способ — и самый быстрый поезд. Он входит в купе Начальника поезда и предъявляет литер.
— Извините, — говорит Начальник, отдуваясь. Ему жарко, китель расстегнут, фуражка валяется в углу дивана. — Я не могу вас взять.
— У меня льготный литер, — цедит Хансен, с ненавистью глядя на одутловатое лицо. Он ненавидит быдло, потное, вонючее, расхлябанное быдло, он ненавидит их невнятную речь и бегающие глазки.
— Я понимаю, — говорит Начальник поезда. — Но в Штабном вагоне уже едут по классу «1 + 1».
Класс «1 + 1» — класс полного и приоритетного благоприятствования и строжайшей секретности. К тем, кто едет в Штабном по «1 + 1», нельзя никого подселять. Хансен это знает, но его это не устраивает.
— Я думаю, — говорит он, пытаясь подавить растущий гнев, — мы договоримся с теми офицерами, которые там едут.
Начальник поезда пожимает плечами.
— Не могу, — говорит он равнодушно. — Мне очень жаль.
«Ему очень жаль» взрывается в голове Хансена. Ему ТЕБЯ очень жаль. Не помня себя, он высвобождает одну руку из-под свертка, который прижимает к груди, и наотмашь бьет Начальника поезда в лицо. Начальник отлетает к окну, ударяется головой о край столика и замирает. Хансен выходит, печатая шаг, бормоча под нос: «Очень жаль». Он тихонько укачивает дышащий сверток, приговаривая: «Уже скоро». Штабной вагон он найдет и сам, это нетрудно. Будем надеяться, думает он, что те, кто там едут, будут посговорчивее. В конце концов, у него есть чем занять их на эти сорок часов. Вряд ли они когда- нибудь видели самца ручного пулемета. Милейшая тварь, если подумать, главное — не показывать самок.
Он находит Штабной вагон, заходит в него и первым делом разворачивает сверток. Ручной пулемет не может задохнуться, но Хансену все равно боязно. С тех пор как в детстве у него за пазухой задохнулся щенок, ему всегда боязно. Пулемет — первое существо за много лет, к которому он искренне привязался. Существо устало и раздражено, и Хансен гладит его лайковой рукой, пришептывая что-то успокоительное.
Прижимая драгоценную ношу к груди, он идет к тому купе, из которого слышатся голоса. Распахнув дверь без стука, он щелкает каблуками и вскидывает прямую ладонь к козырьку фуражки.
Офицеры оборачиваются и, замерев, смотрят на Хансена — вернее, на то, что он прижимает к груди. Самочки, стоявшие на полу, как по команде разворачиваются к двери. В следующую секунду на руках Хансена начинает дрожать ручной пулемет. Хансен не понимает, что происходит, он прижимает пулемет крепче, но удержать не может: тот увидел самочек, первых самочек в своей жизни, и неважно, что они немножко другого вида, — пулеметам безразлична сегрегация. Он бьется в руках хозяина все неистовее, приходит в возбуждение и начинает плеваться свинцом.
«Так вот как это выглядит», — успевает подумать Третий, падая с дырой в плече.
Пулемет раскаляется, Хансен, вскрикнув, роняет его, вытягивает руки, пытаясь защититься от огня страсти, который изрыгают самочки, — безуспешно, и падает, так ничего и не успев понять. Случайная очередь летит в стекло, вокзальная толпа визжит и пытается бежать, застревая сама в себе.
Начальник поезда выскакивает из сортира, он пытался остановить синяк, уже покрывший полфизиономии. Он никогда не видел самок пулеметов, это правда, но стрельбу-то он ни с чем не спутает, это уж позвольте. Он бежит на перрон, но в нескольких метрах от Штабного валится наземь, прикрывая голову руками: он все еще хочет жить, даже с синяком, уродующим его и без того не бог весть какое привлекательное лицо, даже с заплывшим глазом. Беспорядочная стрельба продолжается еще какое-то время, потом раздается громкий хлопок — пулемет взрывается, осколки щербят стены, располосовывают нежную плоть самочек, решетят неподвижные тела.
«Перегрев, — успевает подумать Первый. — Это мы толком не продумали». И больше не думает ничего.
После взрыва стрельба стихает. Начальник вытаскивает свое тело из пыли и бредет к Штабному вагону.
