покупателей по замку. Именно из-за глупых бабьих сантиментов.
Ален с подчеркнутым аппетитом отправил в рот кусок хлеба и промолчал.
— Кроме того, — добавила я, — я уверена, что если замком займешься ты, то в два счета найдешь каких-нибудь новых инвесторов или кредиторов, потому что тебе будет лень торговать им. Раздобыть средства с твоими связями и талантами проще простого. Я не права?
Брат промямлил в ответ что-то невразумительное. Но, главное, он не отказывался заняться замком, так что я смогу в ближайшее время уехать к пингвинам!
— Позвольте заметить, господа, — степенно подал голос дворецкий. — Но, по-моему, расставаться с Бельшютом в высшей мере неосмотрительно. Гран-барон никогда не одобрил бы подобной затеи. — Гран- бароном Герен называет моего прадеда.
— Выпейте с нами, Арман, за гран-барона, — предложил брат, направляя мысли старика в иное русло во избежание пространной нравоучительной притчи на тему о правильном господском поведении. — И вообще пора помянуть нашего отца.
— Да, — сказала я, ощутив новый прилив холода и снова подумав: как странно слышать, что брат называет моего папу «отцом». Странно и то, что мы впервые за весь вечер заговорили о нем. Но ведь нельзя же спрятаться от реальности? Надо принять все, как есть, и жить дальше. — Да, — повторила я. — Давайте выпьем все вместе.
— Весьма польщен, господа. Думаю, что госпожа баронесса не будет возражать, если я принесу бутылочку «Шато Бельшют» урожая тысяча девятьсот девятого года? Помнится, гран-барон своими ножками изволили топтать виноград. Золотые времена! А теперь и капусту-то заквасить будет некому…
Мыс братом переглянулись: в тысяча девятьсот девятом году до рождения нашего славного семейного хронографа предстояло ждать не меньше двадцати лет. Хотя напоминание о квашеной капусте больно резануло мой слух.
Мы помянули гран-барона, подняли бокалы за папу. Брат внимательно смотрел на меня. Но я не могла говорить о папе в прошедшем времени. Мы выпили молча, и брат начал торопливо прощаться.
— Это жестоко! — возмутилась Моник. — Как ты можешь сейчас бросить свою сестру одну в огромном замке?
— Анабель не младенец. Поехали, поехали, Моник. До темноты будем дома. Завтра у меня сложный день. Я должен выспаться и привести себя в порядок.
— Но мы можем переночевать здесь, а завтра выехать пораньше. Я бы умерла от страха — ночевать здесь одной!
— В общем-то я не боюсь ночевать одна, — сказала я. — Но правда, оставайтесь. Мне будет очень приятно.
— Не обижайся, сеструха, — сказал брат. — Завтра у меня действительно серьезные переговоры, и не мешало бы сделать из дома пару звонков, пока не очень поздно.
— Ну так поезжай один! — предложила Моник. — А я останусь. Прогуляемся с Анабель по саду, поболтаем о нашем, о девичьем. Мы же теперь почти сестры! Можем даже лечь вместе, чтоб было теплее и не так страшно. Неплохая идея, Анабель?
— Отвратительная, как и все твои идеи! — не дав мне ответить, раздраженно отчеканил Ален.
Моник поджала губки, но не произнесла ни слова.
— Спокойной ночи, сеструха! — нормальным тоном произнес брат и, демонстративно привстав на цыпочки, чмокнул меня в щеку. Ален невысокий, коренастый и плотный, в своего отца. — Не горюй, моя маленькая сестреночка, жизнь есть жизнь. Старею. — Он вздохнул, виновато посмотрев на Моник. — Нервы никуда не годятся.
Я поцеловалась с Моник на прощание, она ласково погладила меня по спине.
— Созвонимся, — сказала брат. — Держи меня в курсе.
И они уехали.
Я попыталась реанимировать в камине прогоревшие угли. Бесполезно. И спустилась в кухню, там было теплее. Дворецкий в переднике мыл посуду. Белые перчатки лежали рядом.
— Арман, я помогу. Вы мойте, а я буду вытирать.
— Не баронское это дело, — мгновенно обиделся он. — Наняли бы себе горничную, мадемуазель Анабель.
— Какая горничная, Арман, мне и с вами-то расплатиться нечем.
— Будет день, будет пища, — философски изрек дворецкий. — Господь не оставит. Вот, помнится, при гран-бароне… — И старик завел свои обычные рассуждения про правильную баронскую жизнь в старые времена.
Я давно знаю наизусть каждое слово всех его историй, но слушать старческую болтовню в теплой кухне все же лучше, чем замерзшим привидением блуждать по гулким комнатам замка. Я предложила дворецкому принести вина и выпить со мной. Он воодушевился — без посторонних старик не только разрешал себе выпить с господами, но и даже сидеть в их присутствии.
— Только позвольте сначала закончить с посудой, мадемуазель Анабель, — попросил он.
И тут забренькал звонок. Для удобства он проведен от входа в замок на кухню.
— Кто бы это мог быть? — удивилась я, поспешно вскакивая, чтобы бежать открывать дверь.
— Вероятно, мсье Жердоль и его спутница изволили вернуться, госпожа баронесса, — ответствовал Герен, смерив меня таким взглядом, что я сразу поняла, сколь низменна и неподобающа баронскому титулу моя поспешность.
Он неторопливо вытер руки, снял фартук, надел белые перчатки и с достоинством понес себя из кухни. Я последовала за ним, испытывая трепет перед невозмутимостью дворецкого.
— Соблаговолите подождать здесь, госпожа баронесса, — заметил он в гербовом зале, явно забывшем о том, что камин служит для разведения огня. После теплой кухни атмосфера помещения показалась мне холоднее Антарктиды. — Я доложу. — И скрылся в дверях вестибюля.
Я успела окончательно заледенеть до его возвращения.
— Посетитель, госпожа баронесса. Принимать или нет?
— Кто именно, Герен?
— Мсье Дюлен! «Дюлен и сын», госпожа баронесса, торговля недвижимостью.
— Но ведь он же должен приехать только завтра, — сказала я. — Честно говоря, мне и завтра-то не особенно хочется видеть этого настырного болтуна.
— Не принимать, госпожа баронесса?
— Неудобно, Арман. — Это было правдой, ведь я моветонно выставила пожилого человека в тот раз. — Он приехал издалека. Не ждать же ему до завтра на постоялом дворе?
Арман Герен торжественно распахнул передо мной двери вестибюля. Я сделала шаг вперед и остолбенела.
Вместо старого торговца недвижимостью я увидела молодого спортивного вида мужчину лет тридцати в белых брюках и в белом джемпере, из него выглядывал воротничок голубой рубашки, которая очень шла к его голубым глазам. Загорелое лицо и слегка выцветшие на солнце шатеновые волосы, видеокамера в руках… Человек в белом, с выгоревшими прядями волос — персонаж моих снов!
— Баронесса де Бельшют! — герольдом провозгласил дворецкий, да так молодо и лихо, что разбуженное эхо изумилось: «шют, шют, шют…» — и металлически зазвякали, словно ожив, пустые скорлупы рыцарей, расставленные вдоль стен темноватого вестибюля.
— Э-э-э… — растерянно произнес шатен. — Весьма польщен. Честь имею представиться, Дюлен, так сказать, «Дюлен и сын», торговля недвижимостью, э-э-э… Дюлен-младший…
Он вертел в руках ремень от видеокамеры и был сверхъестественно красивым! Эдакий супермен из приключенческого фильма или даже скорее запредельно мужественный персонаж из рекламы каких-нибудь бритв, дезодорантов, зубной пасты, эффектно демонстрирующий все эти радости жизни на борту белоснежной яхты, но никак не озабоченный торговец чужими хоромами. Может быть, потому что, контрастируя с трауром окружавших меня людей, был в белом? Белый — мой любимый цвет, цвет Антарктиды…
Дюлен сбивчиво заговорил о том, что хотел бы заснять ландшафты и интерьеры, путаясь в словах и
